— Покажи, сильно больно? Бляяять синяк будет. Опять синяк! Ты уже вся как ёлка новогодняя… Ты думаешь... мнетебяхочется? — Он скривился в омерзительной усмешке, грубо схватив за подбородок, заставляя смотреть в свои мутные глаза. — Любую мог бы... любую! Супермодель! А хочу тебя... — его взгляд скользнул по ее худому телу, сквозь порванную в схватке футболку, —...эти кости-кости... Где тут мясо, а? Где?! Ты — голая кость! Ничего... ничего в тебе нет!
Отвращение и ужас сковали ее. Он нес бред... Она пыталась отползти, но он был быстрее. Его пьяная мощь обрушилась на нее, придавив к матрасу. Грубая рука вцепилась в ворот футболки, рванула — ткань расселась по шву с сухим треском. Холодный воздух комнаты ударил по оголенной коже, заставив ее сжаться.
— Ничего... ничего... — бормотал он, его пьяное дыхание, пропитанное коньяком, обжигало шею. Но что-то изменилось. Его движения, еще секунду назад яростные, вдруг замедлились. Затуманенный взгляд упал на ее скулу, где набухала темная ссадина, проступила капелька крови. Он замер.
— Твою... — прошипел он, но уже без прежней ярости. Большой, грубый палец неожиданно мягко коснулся края ссадины. Алина вздрогнула, ожидая новой боли, но ее не последовало. Палец осторожно провел по коже рядом, смахнул кровь. —...мать. Я сделал тебе больно… Прости... Я не хотел... Ты ведь нежная такая... А я нежно не могу...бляяять
Его взгляд, все еще мутный, но уже с трудом фокусирующийся, скользнул ниже — по тонкой шее, ключицам, резко очерченным под бледной кожей, к едва заметной выпуклости груди под тонким бюстгальтером. Вдруг он наклонился. Губы, обжигающе горячие и неожиданно мягкие, коснулись ее виска, чуть выше синяка. Потом — скулы, осторожно, обходя саму рану. Затем уголка губ. Алина замерла в абсолютном шоке. Извинился... Она никогда не слышала от него этих слов… Ее лицо пульсировало от удара, сердце колотилось как бешеное, страх сковывал тело. Но... это были поцелуи? Ласковые? Отнего?
— Ты... — его голос был хриплым, но уже не ревущим. Губы скользнули по ее шее, к чувствительной впадинке у основания горла. —...всегда такая холодная... — пробормотал он, и его язык горячей влажной полоской лизнул кожу над ключицей. Она вскрикнула от неожиданности, от смеси отвращения и... чего-то еще, какого-то дикого, запретного щекотания глубоко внизу живота. Ее тело, вопреки воле и ужасу, отозвалось на эту нежную пытку. Там, между ног, возникло странное тепло, предательская влага.
Волков почувствовал ее мелкую дрожь под губами. Его рука, все еще лежавшая тяжело на ее животе, двинулась ниже, к поясу ее простых хлопковых шортиков. Пальцы нащупали пуговицу, крючок.
— Не... — Алина попыталась сжать ноги, оттолкнуть его руку. — Артем Сергеевич... не надо... Пожалуйста...
Он легко отвел ее слабые руки в сторону, прижал к матрасу одной своей ладонью. Его взгляд, встретившийся с ее полным паники, встретился на мгновение. В нем не было прежней жестокости, но была непреклонная власть и какое-то пьяное, одержимое желание.
— Молчи, — приказал он тихо, но так, что мурашки побежали по коже. — Я решаю, что тебе надо. А надо тебе... это... Я ахуеть как хочу слышать как ты стонешь... когда кончаешь.
Он стянул с нее шортики и тонкие трусики одним резким движением. Холодный воздух обжег интимность. Алина зажмурилась, стыд и страх сдавили горло. Но прежде, чем она успела что-то понять, он сполз с кровати, опустился на колени на пол и... склонился между ее ног.
— Нет! — вырвался у нее визгливый крик. Она попыталась сомкнуть бедра, отодвинуться, но его сильные руки мягко, но неумолимо развели их. — Пожалуйста, не надо этого! Это же...
Ее слова утонули в волне невероятного, оглушающего ощущения. Его язык, горячий, влажный и невероятно точный, коснулся самого сокровенного. Не грубо, а с какой-то исследующей, почти трепетной нежностью. Он скользнул по нежной складке, нашел бугорок и начал водить по нему медленными, настойчивыми кругами. Электрический разряд пронзил Алину от макушки до пяток. Она ахнула, выгнулась дугой, не в силах сдержать стон, вырвавшийся из самой глубины. Все ее тело взорвалось чувствами, смесью невероятного стыда и всепоглощающего, дикого удовольствия, которое она никогда не испытывала. Оно смыло боль в лице, страх, отвращение — осталось только это жгучее, пульсирующее блаженство.
— Ммм... — услышала она его довольное ворчание. — Сладкая... — прошептал он, и его зубы нежно прикусили мягкую кожу на внутренней стороне бедра. Потом язык вернулся к своему делу, еще более настойчивый, еще более искусный. Алина кричала в кулак, вгрызаясь в него зубами, чтобы не оглушить соседей. Ее бедра сами собой двигались навстречу его лицу, ища больше этого безумия.
И тут он добавил пальцы. Один, потом два, осторожно вошедшие внутрь нее, навстречу движениям языка. Мир Алины рухнул окончательно. Она потерялась в вихре ощущений, в этом водовороте нежности и власти и невероятного наслаждения. Ее тело вздрогнуло, сжалось, а потом разорвалось на тысячи сверкающих осколков долгим, пронзительным криком, выгибаясь в немом экстазе. Слезы брызнули из глаз — слезы стыда, облегчения и полнейшей капитуляции перед этим нахлынувшим чувством.
Она рухнула на матрас, без сил, дрожащая, как в лихорадке. Дыхание было прерывистым, сердце колотилось где-то в горле. Волков медленно поднялся, его лицо было сосредоточенным, глаза блестели в полумраке комнаты не пьяным безумием, а чем-то другим — удовлетворением? Властью? Непонятной нежностью? Он смотрел на нее, на ее разбитое, заплаканное лицо, на тело, все еще подрагивающее от отголосков оргазма.
Молча, он лег на спину, потянул ее за руку.
— Садись, — приказал он тихо, но не грубо. — На меня. Сегодня... ты управляешь. Делай только так, чтобы тебе было хорошо. Я буду... сдержанным.
Алина, все еще не верящая происходящему, движимая остатками шока и странной, влажной слабостью в теле, послушно забралась на него. Она оседлала его бедра, чувствуя его возбуждение под собой. Ее собственное тело, только что пережившее взрыв, снова отозвалось тупой, глубокой пульсацией. Она начала двигаться медленно, неуверенно, ища положение, угол. Волков не торопил, его руки легли на ее узкие бедра, не направляя, а просто поддерживая. Его взгляд не отрывался от ее лица, от ее полуприкрытых глаз, от капель пота на висках, от разбитой скулы.
И в этом взгляде, сквозь алкогольный туман и привычную маску цинизма, вдруг мелькнуло что-то незнакомое. Он видел ее. Видел всю ее хрупкость — острые ключицы, тонкие запястья, синяк на лице, тени под глазами от бесконечного стресса и недосыпа. Видел, как легко ему было причинить ей боль, как высоко он занес руку. Видел ее красоту — неброскую, испуганную, но настоящую. А сейчас, когда она двигалась над ним, медленно находя