Без какого-либо преувеличения главное, хотя и не самое высокое по должности назначение в своей жизни граф Строганов получил в июле 1835 года, когда стал попечителем Московского учебного округа и Московского университета. В дореволюционной России «попечителем» называлось должностное лицо, руководившее сетью учреждений какого-либо ведомства, чаще всего – Министерства просвещения. Иными словами, граф, хорошо зарекомендовавший себя в должности военного губернатора, возглавил второй по значимости учебный округ империи вместе с университетом.
Должность попечителя Сергей Григорьевич занимал на протяжении двенадцати лет, до 1847 года, заслужил уважение общества и оставил о себе добрую память. Не все шло гладко, не всегда удавалось принимать правильные решения, но граф был прямодушен, честен и искренне болел душой за порученное ему дело.
«На место князя Сергея Михайловича [Голицына, попечителя Московского учебного округа] поступил граф Сергей Григорьевич Строгонов, – писал в автобиографическом романе-хронике «Былое и думы» Александр Иванович Герцен, один из первых отечественных революционных демократов. – Понятия Строгонова, сбивчивые и неясные, были все же несравненно образованнее. Он хотел поднять университет в глазах государя, отстаивал его права, защищал студентов от полицейских набегов и был либерален, насколько можно быть либеральным, нося на плечах генерал-адъютантский “наш” с палочкой внутри [69] и будучи смиренным обладателем строгоновского майората. В этих случаях не надо забывать la difficulté vaincue [70].
– Какая страшная повесть Гоголева “Шинель”, – сказал раз Строгонов Е. К[оршу] [71], – ведь это привидение на мосту тащит просто с каждого из нас шинель с плеч. Поставьте себя в мое положение и взгляните на эту повесть.
– Мне о-очень т-трудно, – отвечал К[орш], – я не привык рассматривать предметы с точки зрения человека, имеющего тридцать тысяч душ.
Действительно, с такими двумя бельмами, как майорат и “наш” с палочкой, трудно ясно смотреть на Божий свет, и граф Строгонов иногда заступал постромку, делался чисто-начисто генерал-адъютантом, т. е. взбалмошно-грубым, особенно когда у него разыгрывался его желчный почечуй [72], но генеральской выдержки у него недоставало, и в этом снова выражалась добрая сторона его натуры. Для объяснения того, что я хочу сказать, приведу один пример.
Раз кончивший курс казенный студент, очень хорошо занимавшийся и определенный потом в какую-то губернскую гимназию старшим учителем, услышав, что в одной из московских гимназий открылась по его части ваканция младшего учителя, пришел просить у графа перемещения. Цель молодого человека состояла в том, чтобы продолжать заниматься своим делом, на что он не имел средств в губернском городе. По несчастию, Строгонов вышел из кабинета желтый, как церковная свечка.
– Какое вы имеете право на это место? – спросил он, глядя по сторонам и подергивая усы.
– Я потому прошу, граф, этого места, что именно теперь открылась ваканция.
– Да и еще одна открывается, – перебил граф, – ваканция нашего посла в Константинополе. Не хотите ли ее?
– Я не знал, что она зависит от вашего сиятельства, – ответил молодой человек, – я приму место посла с искренней благодарностию.
Граф стал еще желтее, однако учтиво просил его в кабинет…
Поселившись в 1842 году в Москве, я стал иногда бывать у Строгонова. Он ко мне благоволил, но иногда будировал [73]. Мне очень нравились эти приливы и отливы. Когда он бывал в либеральном направлении, он говорил о книгах и журналах, восхвалял университет и все сравнивал его с тем жалким положением, в котором он был в мое время. Но когда он был в консервативном направлении, тогда упрекал, что я не служу и что у меня нет религии, бранил мои статьи, говоря, что я развращаю студентов, бранил молодых профессоров, толковал, что они его больше и больше ставят в необходимость изменить присяге или закрыть их кафедры…»
Сергей Григорьевич не только занимался административной деятельностью, но и уделял внимание наукам. Он был президентом естественнонаучного Московского общества испытателей природы и председателем Московского общества истории и древностей Российских. Оба эти общества действовали при Московском университете. Граф Строганов не только возглавлял их, но и принимал активное участие в их работе. Естественные науки были близки ему как несостоявшемуся инженеру, а к истории и древностям он имел пламенную страсть. В феврале 1859 года по представлению графа Строганова при министерстве Двора [74] на основе существовавшей с 1850 года комиссии для расследования древностей была учреждена Императорская археологическая комиссия, которую Сергей Григорьевич возглавлял (и спонсировал) до конца своей жизни.
Но вернемся к Московскому университету и Герцену, который тепло отзывался о Сергее Георгиевиче и в своих дневниках. «Был у графа С. Г. Строганова и провел у него часа два, – пишет Герцен в ноябре 1842 года. – Может, я ошибаюсь, может, он имеет особый дар fasciner [75] людей – но я уважаю и люблю его. Доселе из всех аристократов, известных мне, я в нем одном встретил много человеческого… Много неосновательного в том, что он говорит, но, во‑первых, он не всю свою мысль высказывает, во‑вторых, не надобно забывать, что есть уже значительная разница в летах и что он провел свою жизнь в военном стане и в высшей аристократии нашей, которая не отличается особенной современностью образования». Скажем прямо – графу, генералу и сенатору нужно было обладать великими достоинствами, чтобы заслужить подобную похвалу у «разбуженного декабристами» революционера [76].
Не только Герцен, но и другие современники высоко оценивали деятельность графа Строганова на попечительском поприще. «Министерством народного просвещения управлял тогда граф Уваров, единственный, можно сказать, из всего длинного ряда следовавших друг за другом министров, с самого начала нынешнего века, который заслуживал это название и достоин был занимать это место, – вспоминал известный правовед Борис Чичерин, учившийся на юридическом факультете Московского университета в 1845–1849 годах. – Уваров был человек истинно просвещенный, с широким