Сразу же растапливаем печку еще с осени приготовленными дровами, а сами, не распаковывая московского груза, усаживаемся перекусить на крыльцо. Мы не настолько голодны, чтобы набрасываться на еду, это всего лишь предлог устроиться перед распаханным полем и рощей на пригорке в обретенной внезапно тишине.
А дальше, как обычно: разборка вещей, мучительное вспоминание, где что лежало и стояло, пылесос, тряпка, взаимные упреки – и так до вечера.
Зато вечером… Вечерами каждый раз новый, не тот, что вчера и что будет завтра, – закат.
* * *
У нас, русских, не духовность. У нас душевность.
Слова однокоренные, по значению разве что не антонимы.
Душевность – это открытость эмоциям, душа нараспашку. Да только разные эмоции слетаются на эту распашку. Тут не одна только приветливость, не одно радушие. Гораздо чаще – агрессивная обида.
В простом народе очень часто радушие резко сменяется угрюмой подозрительностью. Маниакальной, чуткой на нюанс, чаще всего – воображаемой.
Прожив полжизни на Западе, Ремизов нашел точную формулу европейских взаимоотношений: человек человеку вовсе не волк, человек человеку – бревно.
А нам это особенно оскорбительно. Мы легки на дружбу не разлей вода, а уж раз не дано – так на прямую вражду. Только не равнодушие, которым сами грешим, как правило, из животного страха. Мы, конечно, рады помочь ближнему, но с одним рабским условием: при полной гарантии безопасности.
А на равнодушие подлинно равнодушных отвечаем взращенной в угрюмой подозрительности враждой.
Духовность требует хотя бы капельки здравого смысла, душевность от этого бремени избавлена.
Духовность предполагает повседневный труд разума и чувства. Пустившиеся в духовность без подготовки, без багажа культурного наследия кончают плохо: спиваются, сходят с ума, кончают с собой. Для духовности требуются и особые природные качества: тонкая нервная организация и железная психика в одной личности.
Душевность стелется по земле, духовность разлита в высших слоях атмосферы, и не всякая голова дорастет.
Духовность – принадлежность исключительно индивидуальная. Это тяжелая ноша, Божий дар, не каждому получившему посильный.
Есенин, Маяковский, Марина Цветаева покончили с собой. Правда, Цветаева не выдержала житейских обстоятельств, в которые ее загнала советская власть. Но – за избыток духовности, слишком дорогой роскоши для советского человека да еще бывшего эмигранта.
Олеша, Юрий Казаков, Рубцов, тот же Есенин спились, как их предшественники из разночинцев. Это путь из грязи в князи – социальная ломка. Когда мечта реализуется, все оказывается не так просто. Расплата. Правда, Олеша – из другого ряда. Его, как и Веничку Ерофеева, сломала система.
Нужна железная психика. Как у Ахматовой и Пастернака. И, как я уже заметил, при тончайшей нервной системе.
* * *
Весь май и июнь за стеной шуршали, изредка покрикивая, галки – под скатом крыши они каждый год обустраивают гнезда, истребляя паклю между бревнами нашей избы. Теперь же галчат поставили на крыло и дружно галдящей стаей улетели в последний день июня. Так что за стеной второй день тишина. Звуки же такие: щебечут овсянки, трясогузки и прочая мелодическая птичья мелочь, ветер тихим шепотом перебирает листву на березах и осинах, а цивилизация ровно урчит электросчетчиком.
* * *
Большевики совершенно не понимали, что такое русская интеллигенция, оттого и боялись ее. Непонятное страшнее прямой вражды. Возбуждает мистический страх.
Зощенко без маски в «Возвращенной молодости» и «Перед восходом солнца» явил себя мнительным, сомневающимся человеком, неуверенным в себе – короче, «гнилым интеллигентом». Продемонстрировал свою уязвимость и не такую уж прочную лояльность.
И расчет в 1946 году был такой: перепуганный Михаил Михайлович обольется слезами раскаянья, отречется от себя, накинется на подельницу Ахматову, начнет лизать сапоги своих палачей… А они, покобенившись, снисходительно простят. Или нет.
Не отрекся! Не отказался от Анны Андреевны (хотя что она ему – они и знакомы-то почти не были!)! Не стал лизать сапог ни сталинских, ни тем более ждановских!
Не понимали эти бандиты, что публичное признание своих слабостей – признак огромной духовной силы и бесстрашия. Кстати, могли б сообразить, что офицерского Георгия просто так не дают. Да и после великого октября работа в уголовном розыске не из самых безопасных в криминальном, насквозь революционном Петрограде. Впрочем, воинская отвага ничего не значит в мирной жизни. Герои Великой Отечественной в том же 1946 году в массе своей показали себя трусами.
А вроде из тех же Серапионов, что и Федин с Тихоновым, из которых можно веревки вить, чтобы вешать нелояльных.
* * *
Я северный хвойный человек. Меня не раздражает вологодский говор с полным оканьем, зато южный, особенно фрикативное «г» – как ножом по стеклу. Люблю северные грустные песни и на дух не переношу псевдовеселые воронежские с этим вскриком «И-эх!» и прочими прелестями в духе хора Пятницкого, при первых звуках которого еще в детстве рука тянулась заткнуть радио.
Видимо, человек не так уж и широк и в своих пристрастиях ограничен даже географически. Ни Лев Толстой, ни Достоевский не могли подняться из степи, а вот Алексей Николаевич Толстой со всей своей широтой, громкостью и беспринципностью – чистое дитя степного Заволжья.
Истинный Пушкин начался не на Юге, где поэмы отдают Ленским, а в Михайловском и в Болдине. Болдинская природа не совсем его, это зона широколиственных лесов, но он там был золотой, а затем и оголенной морозной осенью, и такие пейзажные тонкости не играли особой роли. К тому же поэт и зрелости достиг в той степени, когда ему все равно, что творится за окном.
* * *
Как-то незаметно партия, а то и две в «Scrabble» стала непременным вечерним ритуалом. Много лет я склонял Алёну к этой игре, а она после моих хвастливых легенд о чемпионстве робела, пока я не доказал ей, что главное – красота сложных слов, когда к «заливу» добавляется «-ное» или «фигура» вырастает в «конфигурацию». Но поначалу пришлось мне играть самим с собой, укрываясь псевдонимами кота и собаки. Бурбон и Барон проявили немалую изобретательность. На баронское слово «женщина» Бурбон мгновенно ответил: «мужчина». А еще у кота были «анамнез», «фаворитка», у пса же – «сераль», «озонатор».
Их уже давно нет в живых, а тетрадка с игрой хранится и когда попадается на глаза, веришь, будто на самом деле наши звери так проводили досуг. Успехи четвероногих интеллектуалов убедили Алёну, и