Вертикали кажется, что дураками управлять легче. Первый директор «Современника» Юрий Прокушев тоже так думал: а дураки сожрали его. Страна – не издательская контора, и последствия такого мудрого управления чреваты непредсказуемыми взрывами. Тем более вероятными, что выборы – верное средство для превращения пара в свисток – с какого-то непонятного перепугу отменены. Все пока держится на высоких ценах на нефть. Но от радости начинают вбухивать бешеные деньги в ненасытную пасть ВПК. Совесть для чекиста – предрассудок, тем более для чекиста властвующего.
Терзания совести, несомненно, мучили тиранов, но они избавлялись от них новыми преступлениями. Даже незаурядные личности в тиранстве мельчают: палачу много ума не надо. Тому свидетельства – Нерон, Иван Грозный. Они обеспечили громкое имя в истории количеством трупов, заваливших даже добрые поползновения. Но народы их любят – массам свойствен мазохизм. Иллюзия простого человека: ему кажется, что если при тиране он впишется в систему и сам будет палачествовать или хотя бы прилежно доносить, то уцелеет и даже будет благоденствовать. Ежов, Кашкетин и Гаранин ни на минуту в этом не сомневались.
* * *
Завтра откроется Атлантида, окруженная соляной пустыней: весь Атлантический океан опрокинется в Средней России. Природа льет слезы по усопшему вчера ночью Александру Солженицыну. Очень двусмысленная фигура был Александр Исаевич. Варлам Шаламов считал его прохвостом и не без оснований. Несомненно героическая биография с элементами провокаторства. Талант его был погублен стопудовой старательностью самородка (черта, отмеченная у этой публики Пастернаком): поздняя бессистемная начитанность не заменила наследственной культуры русского интеллигентного человека. Грубая тенденциозность и националистические комплексы разрушили художественные начала: «Иван Денисович», новомирские рассказы, первая редакция «Круга» и «Раковый корпус» обещали гения. Псевдорусские игры с русским языком, сгубившие «Красное колесо», обманули ожидания. А его филиппики в адрес интеллигенции, фортели с орденом Андрея Первозванного из рук Ельцина и нежные объятья с подполковником госбезопасности как-то не вяжутся с элементарной порядочностью. Окончательно сгубили его авторитет ежевечерние проповеди по телевидению после возвращения; заставил вспомнить Вольтера: тайна быть скучным – высказаться до конца. Последний раз я ему сочувствовал, когда его арестовали и выслали из Советского Союза, объявив литературным власовцем. Тут он был не первым: Овидий и Данте еще когда объявлялись литературными власовцами. Но он оттуда стал нас учить. В стане эмиграции затеял междоусобную войну: о нас под большевистским игом в Большой зоне все забыли, с азартом и рвением поливая друг друга помоями. Потом несколько лет примерялся: пора – не пора возвращаться? Вернулся, когда уже никому не был нужен, переждались. «Московский комсомолец» едко и точно описал его торжественный въезд в спецвагоне в Россию по Транссибирской магистрали: вылезал на каждой станции «общаться с народом» и не удостоил своим вниманием проводниц, за неделю пути не познакомился и, кажется, даже ни разу не поздоровался. Его явная антиинтеллигентность и плохо прикрытый антисемитизм никогда не поставят в первый ряд русской литературы. В истории он будет заслонен спиной гораздо более естественного и изобретательного Лескова.
Как редко оправдывается прижизненная слава! Лавровые венки облетают посмертной осенью. Импозантного и лицом, и прозою Тургенева сменяет серенький на вид, невзрачненький в глазах современников Достоевский. Бенедиктов заслоняет «исписавшегося» во мнении «друзей Людмилы и Руслана» Пушкина и проваливается в полное забвение, не успев умереть. Тот же Тургенев каялся, что одно время ставил Бенедиктова выше Пушкина. Но ведь покаялся же! Славу Есенина спасли дурацкие запреты. Да и сейчас его значение сильно преувеличено дилетантами. Удивительно, но обласканный и почестями, и наградами Андрей Вознесенский недооценен: слишком интимна, не всякому доступна его живая связь со словом. «Тень звука» – смелая характеристика: тонкость абсолютного поэтического слуха, подмеченная в самом себе. Его бурная слава началась ровно 50 лет назад. Но я помню полупустую 9-ю аудиторию в 1962 году: дилетантам он уже надоел. В поведении был, конечно, небезупречен, но в играх с властью не заигрывался, как Роберт Рождественский, и не пал до позорного уровня комсомольского поэта. Их общий с Евтушенко и Ахмадулиной крест – последние молодые поэты Советского Союза. Следовавших за ними просто не печатали, и они погибали, чаще всего спиваясь. Смоги варились в собственном соку да так ничего толком и не выварили: растущему поэту нужна позарез печать. Мандельштам, махая палкой на Тарковского, был неправ. Подлинный поэт только в печати увидит свои промахи, переживет позор и будет на них учиться. А так люди зацикливаются в художественных заблуждениях, превращая их в догму.
В литературу идут за славой, а потом за точностью. Впрочем, это относится ко всем родам искусства.
Все-таки стыдно называть свою работу творчеством. А я и не называю.
Я работаю, а творит Бог. В Его существование я верю, но к церкви – любой! – веры у меня нет никакой: я не собираюсь вникать в ее склоки с разделами на католичество, православие, протестантство, раскол – и это только в пределах одного лишь христианства.
* * *
Стоит за писателем закрыться крышке гроба, его тут же забывают. Недавно Алёна заговорила о блистательном дебюте Ильи Митрофанова. А я вспомнил Гену Головина. Он пил, потом завязал и выдал книгу – «День рождения покойника» – целый ряд остроумнейших повестей. На него обрушилась слава, не выдержал этого испытания и вновь запил, чем и ускорил свой конец. Он рассказывал мне о своей триумфальной поездке в Париж, и тут из него полезла дрянь, именуемая в народе «из грязи в князи». Резкая социальная перемена – и снизу вверх не меньше, чем наоборот, – сбивает с ног, даже природного чувства юмора не хватает, чтобы удержаться. Обласканные славой – как пьяные, не видят себя со стороны. Начиная с Гоголя, идет печальная история поломанных известностью хребтов. Кто сопьется, кто с ума сойдет.
Возвращаясь к забытому Головину. Когда современность утрясется, зарастет бурьяном, а бурьян в свою очередь тоже обратится в прах, как валуны в поле, безо всякого вроде бы спроса – ну, разве из любопытства: как деды жили? – поднимется из травы забвения тот же «День рождения покойника». Или «Анна Петровна» – сенсационная публикация перестроечного «Знамени».
* * *
Литературе мало гениального писателя. Ей еще нужен гениальный читатель. Вроде Белинского и Бахтина. Думаю, что такой читатель вскоре появится. Так называемый «массовый читатель» исчез, его проглотили дешевые детективы и ловкие мастерицы щипания душ. Те немногие индивидуумы, что выписывают «толстые» журналы (по три тысячи на издание), почитают себя – и справедливо! – интеллектуальной элитой. Чтение постепенно становится