* * *
Для нашего поколения Аксенов сыграл провокативную роль. После «Звездного билета» поднялся критический вой на тему «Нам не нужны Гамлеты!». Нас эта повесть раздражала поверхностностью и неким небрежением «старшего брата». Он ведь действительно ровесник Олега и, как и Олег, смотрел на младших сверху вниз (кстати, и фильм – слабое отражение повести – назывался «Мой младший брат»). Но результат скандала – страх властей перед подрастающими скептиками, судорожная хватка за горло птенцов, которым вздумается пискнуть. Как я ни старался полтора десятка лет издать хоть одного ровесника, до самой гласности не дали. Сам еле протиснулся, оставив клочья фраз на кольях цензуры, лишь к 1985 году. Был какой-то тихий, негласный запрет на городскую прозу. Так что Василий, в отличие от деревенских сверстников, остался один на поверхности литературного моря 70-х. Скандал с «Метрополем» в 1979 году тоже немало способствовал делу удушения. Тут, пожалуй, прав был Давид Самойлов, который видел в этой затее игру на заведомое поражение.
Эмиграция для Аксенова – колоссальный стратегический проигрыш. Его сила была в незаурядной социальной чуткости, которую он утратил, покинув пределы отечества. Она не восстановилась после возвращения: нить разговора оборвалась. Неба над ним не было. Был потолок. Правда, довольно высокий, и дышать, читая его прозу, можно.
А над кем, кроме Юрия Казакова в последних рассказах, простиралось небо?
* * *
Под вечер пронесся бешеный ураган с градом. Градины величиной с наперсток.
В восемь вечера вышли в лес, под елочками рядом с дорогой нашли два роскошных белых, моховик и довольно большую, на маленькую сковородку, груду лисичек. Ураганом повалило высохшую сосну, она упала на березу, вырвала ее с корнем, та повалила еще одну и тоже с корнем. Потом они зарастут травой, и возникнет впечатление, будто с войны остались окопы с бруствером.
Солнце спряталось за синей тучей и исподтишка высылало на восток свет лучей, окрашивая белые облачка розовым, а тучи лиловым цветом. Овсы на солнце сияли как начищенная мелом латунь, а в тени смотрелись старинной бронзой с прозеленью по краям. И Бог казался уроженцем не чахлой Синайской пустыни, а этих скромных мест, где вдруг ярко-красным и желтым зажглась ветвь еще зеленой рябины, где запоздало расцвели два лесных колокольчика, а вид на Волгу внезапно раскрылся сквозь березовую рощицу с темными елочками.
Два дома на горе погрузились во тьму: на провода их фазы упала береза, так что сегодня на пару часов перекроют электричество, которое и так еле дышит. Лампа на полтораста свечей дает тусклый желтый свет, освещая больше самое себя, свою вольфрамовую нить. Соответственно, и с водой проблемы.
* * *
Любимый упрек в адрес мыслителя, часто прибегающего к цитатам – де, это все вторично. В нашем гуманитарном деле вторично все. Человек по природе своей неизменен, на этом и основано бессмертие литературы: с античных времен мы узнаем себя в героях Еврипида и Софокла. Меняется только антураж. Во всех поколениях человечества первая юношеская любовь, как правило, безответна, т. к. юноши неуклюжи и не управляются с собственным эгоцентризмом, а девушки в органическом развитии их опережают и стремятся к зрелым мужам.
Во все времена люди с позднего отрочества стоят перед загадкой смерти и пробуют познание на себе: на этот возраст и приходится наибольшее число самоубийств. Мудрые старики, твердо усвоившие пошлости своего времени, всегда выглядят солиднее порывистых умников.
Все страсти и движения ума вглубь отражены и в народных эпосах, и сказках, и балладах – во всей доавторской устной литературе, у всех народов от культурнейших французов до полудиких якутов. (Впрочем, французы в эпоху Карла Великого мало отличались от тех же якутов. Сумел бы Роланд попасть белке в глаз?). Но мы с каждым новым произведением открываем ускользающую подробность, относящую моментальную истину к данной исторической минуте. Медея, измельчавшая в повседневном быту, деградирует и становится Раневской из «Вишневого сада». Так ли уж далеки шекспировские негодяи Яго и Полоний от Лисицы, вымазавшей голову тестом? А король Лир – от простодушного Волка из той же сказки? Заодно замечу, какая тонкая игра в словечках Лисицы: «Мерзни-мерзни, волчий хвост!» и «Ловись, рыбка, большая и маленькая!».
* * *
Наконец, увидел настоящую лунную ночь. В половине второго замучили судороги и кашель. Встал. Вышел на крыльцо покурить. Лужайка вся залита голубоватым светом сквозь густой туман, тоже голубой. Ближние березы видны до листочка, а уже та, что метрах в двадцати – только абрис. И отдаленные кусты в конце участка – тоже лишь темные силуэты. Забора и соседнего участка вообще не видно. На юге туман пробивает одна звезда. Сама луна запуталась в кронах берез на востоке, но светит ярко, как в старинных романсах.
И вообще чувствуешь себя героем романса, молодым русским барином, соблазняющим кокетливую соседку. Особенно в суконном халате «под старину».
* * *
Идеологи коммунизма посеяли иллюзию, которая опустошила всякие перспективы после своего крушения: будто бы история имеет поступательное движение. Куда?! Куда движутся народы, раздираемые религиями и жадностью властей?
Тысячу лет назад в Персии жил и писал Омар Хайям. Родись он в наше время, безумные стражи исламской революции по приказу столь же безумного аятоллы повесили б его на первом суку. А еще тысячу лет назад там царила античная культура.
Китай знавал и лучшие времена и оставил в мировой культуре отнюдь не дадзыбао.
Заблудившиеся движутся по кругу. Да ведь все человечество именно по кругу и движется: сбивается в империи, которые потом сгнивают и рушатся, а где-то поблизости возникают новые, но с тою же судьбой.
Если бы я по призванию был историком, занимался бы Византией пятнадцатого века. Почему рухнуло это великое государство, какая ржа и лжа