* * *
Каждое утро сажусь за стол, изображаю русского писателя.
* * *
Я обзавожусь роскошными блокнотами и тетрадями, но они так хороши, что рука не поднимается портить их своими упражнениями. Одна-две записи – и все. И не поднимается рука повыкидывать. Куда все это денется после моей смерти? Должно быть все равно, но почему-то жалко, если погибнет. Дальние, слишком дальние подступы к прозе.
Читаю дневники Моэма, мои записи, во всяком случае, не глупее. Дневники эти удивительно бескультурно изданы: не то что биографии нет – даже годы жизни крупнейшего английского писателя XX века не указаны. АСТ, между прочим, солидное издательство.
Оборотная сторона компьютеризации – свобода от правил. Но свобода хороша только тогда, когда правила накрепко усвоены, и виртуоз ясно видит в них ту точку, которую он в интересах истины вправе нарушить. Как ради правды художественной авторы исторических романов произвольно смещают события. Помню, как приписал пушкинскую дуэль по аналогии с онегинской к утру, вовремя опомнился проверить – в предсумеречный час. Надо еще было не забыть, что с 1930 года страна жила по декретному времени – на час вперед по сравнению с Европой и дореволюционной Россией. Здесь изменение времени суток ничем бы, кроме невежества, не оправдалось.
* * *
«Сказка о царе Салтане», если воспринять только имена героев, середина между Востоком и Западом. Салтан явно турецкого или татарского происхождения, Гвидон – итальянского. Сходятся вопреки умствованиям Киплинга. Петр прорубил в Европу окно, Пушкин – дверь, хотя сам оказался невыездным. Большевики, особенно Сталин и особенно после войны заделывали и дверь, и окно железным занавесом. В детстве нас пугали Америкой и «американским образом жизни». Американцы, внушали нам, кладут ноги на стол и пьют кока-колу. Эта загадочная кока-кола не давала покоя до самой американской выставки в Сокольниках. А там давали на пробу уже следующий американский напиток пепси-колу. Ломились, как в мавзолей. Оказалось – чистая химия с привкусом ваксы. Занавес проржавел еще при жизни усатого. Тогда и возникло идиотское словечко «стиляги» из какого-то злобного фельетона в «Комсомолке». Улица Горького от площади перед Моссоветом до Охотного ряда стала «Бродвеем» и сохраняла это звание десятилетия. Песенка начала 50-х:
Не ходите, дети, в школу,
Пейте, дети, кока-колу!
Сейчас никому и не объяснишь символистического значения кока-колы для нашего поколения. При всех подлостях нынешнего режима, даже людям около шестидесяти невозможно вообразить в деталях всю эту «борьбу с низкопоклонством перед заграницей». А мы в этом жили.
Да, был и патриотический ответ:
Не ходите, дети, в класс,
Пейте, дети, русский квас!
* * *
Олеша-мыслитель значительно превосходит Олешу же, но прозаика, сочинителя. Его повседневные записи, не стиснутые сюжетом, гораздо свободнее и, соответственно, художественнее. Совершенно противоположная картина – Достоевский со своими «Дневниками писателя», где он велик только в рассказах, угодивших под дневниковую руку. Его знаменитая «пушкинская речь» с выпадами против Онегина и Алеко так простодушно реакционна, так неумна. Слава этой речи держится на соплях авторитета имени. Ее всю опровергает абзац о русском народном мыслителе, от которого не знаешь, чего ждать: то ли деревню спалит, то ли в Иерусалим двинется грехи замаливать, то ли и то, и другое. Так ведь это Онегин и есть. Разве что в армяке. Потому и не узнан самим автором. В наши дни нечто похожее, только в худшем варианте произошло с Солженицыным. Но Исаевич, по слабости таланта, все свои комплексы вывалил в художественные сочинения, изуродовав их. Даже язык у его последних сочинений – агрессивно-националистический с противоестественными псевдорусскими неологизмами.
* * *
Читаем с Алёной вслух «Анну Каренину» – в наши времена эти конфликты так малозначимы, что не составят сюжета даже для рассказа. Семьи распадаются слишком легко и не так болезненно. Но читаешь Салтыкова-Щедрина и узнаешь сегодняшний день во всей красе. У Щедрина события соотнесены с незыблемым нравственным законом, что внутри нас. У Толстого – с условностями своего времени. Как дуэль Онегина, немыслимая в толстовские времена: условности поменялись. В «Анне Карениной» даже Левин стал жертвой условности: сняли точки над ё, и как ни старался Лев Николаевич заставить произносить по-русски фамилию своего героя, мы говорим Левин, хотя ни одного русского с такой фамилией как-то не встречалось. По-моему, даже во МХАТе произносят «е». Подобные рассуждения прочитал у Гаспарова, возможно, им и навеяны. Нечто похожее в результате омографии произошло со словами «Византия», «Влас» (французский мудрец Влас Паскаль, писали в ХVIII веке), «Василий», «василевс» и «варвар». Они пришли из письменной речи, латинское «Б» прочиталось как «В» и не впустило в устную речь правильное произнесение.
* * *
В Историчке просматривал «Литературку» за первое полугодие 1958 года. Это конец 9 класса. Но есть полосы, которые помню, будто читал их совсем на днях. Например, как Николай Грибачев клеймит вероотступника Говарда Фаста. Я находился под обаянием рассказа Фаста «Тони и волшебная дверь» – его читали по радио и издали брошюркой в библиотечке «Огонька», а Грибачев уже тогда был прославлен как отпетый мерзавец.
«Литературкой» тогда командовал Кочетов, его, болезного, сменил Валерий Друзин, в первых заместителях ходил Мих. Алексеев. Все трое, слава Богу, забыты, но зла литературе натворили немало. Скучна газета неимоверно, поражаешься после 20 лет гласности, какими глупостями забивали головы себе и читателям солидные взрослые люди. Мне была нужна статья Юрия Барабаша с идиотскими по сути и доносительскими по тону обвинениями в адрес Паустовского в отрицании коммунистических идеалов в «Золотой розе». Стервецу всего 27 лет. До этого отметился