Но всё-таки с помощью дыхательной гимнастики мне удаётся подавить в себе порыв напакостить и что-нибудь вытворить с напитками. Я. конечно, могу, фантазия у меня богатая, но ловлю себя на мысли, что это может затруднить задачу Христосу, а ему теперь и так непросто. После Европы. И после встречи со мной. Что-то уже и жалко его становится.
Делаю напитки, стучусь и захожу.
И вот прям меня такая гордость за Христоса берёт! Вот прям настоящий сын своего отца! Надо к нему повнимательней присмотреться — может, зря я ему телефончик не дала? Да и вообще…
— Смена руководства плохо сказывается на репутации организации, — втирает подрядчик.
Христос, не моргнув и глазом, отбивает:
— Репутации нашей организации ничто не может повредить…
Подрядчик слегка оторопело на него смотрит. Христос — в ответ непрошибаемо. Молодчина!
— Срок нашего договора заканчивается 31 декабря, — продолжает гнуть свою линию подрядчик, — Честно говоря, у нас появилось более заманчивое предложение…
И выжидающе смотрит на Христоса в надежде, что тот сейчас бухнется на колени и начнет возле него ползать, умоляя не бросать нашу компанию
Но не тут-то было!
Христос радостно вздыхает:
— Что ж… Всё к лучшему… У нас тоже появилось более выгодное предложение…
Подрядчик немеет. Его юрист давится своим латте. Наверное, всё-таки слишком много сахара положила…
— То есть как?!
Дальше мне делать в кабинете нечего, потому что чашки я расставила, и я с сожалением покидаю поле битвы. В приемной всё с тем же сожалением гляжу на плотно закрытую дверь. Очень хочется узнать, чем закончатся эти переговоры…
Но удерживаю себя на месте. С сегодняшним везением не хватало дверью по уху получить, если вздумаю подслушать.
Минут через сорок наши гости покидают сначала директорский кабинет, затем приёмную.
И о чудо! Даже прощаются без прежнего апломба.
После их ухода минут через пять в приемную заходит Христос, который стаскивает через голову галстук.
— Какие козлы! — ругается он.
— А… Что решили? — за свою организацию я всё же переживаю.
— Я выторговал более выгодные условия, детка, — он как-то быстро оказывается возле моего стола и наклоняется так, что мы оказываемся нос к носу, — Я ведь твой герой?
Глава 10. Взрыв и перемирие
Клара
Взгляд Христоса темнеет и воспламеняется… И воспламеняет меня. И… Я вспоминаю, как мы в клубе целовались. Оно, конечно, было на хмельную голову, но воспоминания впечатляющие. Он — такой сладкий… Интересно, если без алкогольного тумана, то целоваться с Христосом будет также приятно?
Кажется, Христоса Александровича одолевают похожие стремления. Потому что он начинает приближать своё лицо к моему. А я… А что, собственно, я? Христос чертовски привлекательный, я божественно соблазнительна. Почему бы нам не поцеловаться?
Но по какой-то причине, я не знаю, по какой — может быть, целоваться с закрытыми глазами удобней, я смеживаю веки, выпячиваю губы.
И…
— Апппххххчиии!!!!! — раздаётся возле моего лица…
Со звуком разорвавшегося снаряда.
А дальше…
Дальше всё по накатанной.
Я отпрыгиваю назад… Потому что… Ну, потому что — я-то ждала трепетной встречи наших губ, предназначенной соединить объятые любовью сердца…
А тут… Такое впечатление, как будто бумажным пакетом бахнули. Или гранату взорвали. Потому что чихает Христос не просто громко — очень громко. Очень-очень громко!
Как тут не испугаться?
Да к тому же, когда тебе в лицо летит чужая мелкораспыленная слюна…
Я-то рассчитывала с ней уже во рту познакомиться. А не всем лицом.
Короче, от испуга пятой точкой отпрыгиваю назад — сижу же. А кресло уезжает из-под моей пятой точки. Как взбесившаяся лошадь.
И я… Шлепаюсь на пол. Прям на попку.
— Ай-яй-яй! — издаю жалобный вопль.
Вот сейчас очень главного бухгалтера понимаю с её: "Уволюсь к хренам!"
— Клар? — осторожно зовёт меня этот потомок орков, перегибаясь над столом и снова встречаясь со мной нос к носу.
— Еще раз так чихнёшь — я тебя на самокате перееду! — грозно предупреждаю я. И тут же начинаю жаловаться, — Кто так чихает вообще? Я думала, взорвалось что-то!
— Клара, солнышко! Ну, я же не специально! Оно само так получается! Сильно ушиблась? — Христос принимает вид раскаявшегося грешника.
И приходит мне на выручку — помогает подняться с пола. И даже начинает отряхивать мой пострадавший зад.
Занимается этим с каким-то упоением. Бережно так…
Что я не могу не спросить:
— Христос, ты меня зачем за задницу лапаешь?
— Я? — брови Христоса ползут вверх от удивления так чистосердечно, что я бы, пожалуй, ему даже поверила, что он ничего не делает, если бы не чувствовала, как он гладит меня сначала по одной ягодице, потом по второй, — Я не лапаю, Кларочка… Я пыль отряхиваю…
Моргаю… Каков шельмец! Приоткрываю рот, чтобы возмутиться.
Но возмутиться не получается — губы Христоса накрывают мои, и его язык оказывается у меня во рту.
Я сначала мычу, причем сама не особенно понимаю зачем. Мне вроде все нравится. Но ведь нехорошо как-то так сразу… Нужно же, чтобы поухаживал… И всякое такое.
Потом эти разумные мысли отступают. Отступают и отступают, пока совсем не исчезают где-то далеко.
Ну и… Что я могу сказать… Целоваться с Христосом трезвой мне нравится даже больше, чем в прошлый раз. Сладко так… Горячо… Волнительно… Крышесносно…
И пусть он уже вытащил мою блузку из юбки и теперь вовсю шарит руками по моей спине, крепко прижимая меня к своему телу. Не скрывая своей очевидной заинтересованности во мне. А заинтересованность такая очевидная… Что, по-моему, у меня начинают пылать уши.
И там такая заинтересованность интересная… Что не только уши начинают пылать. А ведь еще и трусики мокнут…
Но когда Христос начинает задирать мне юбку, я думаю, что это уже чересчур. Интимные услуги в перечень моих рабочих обязанностей не входят.