Автора непризнанных толпою шедевров неизменно утешала и поддерживала любящая супруга Елизавета Семеновна, которую он ласкал семейной присказкой:
— Лизавета, Лизавета, моя сладкая конфета.
Она была намного моложе своего мужа, и если Василий Кириллович родился в один год с Пушкиным, то дедушка Бориса Николаевича появился на свет как раз в тот год, когда солнце русской поэзии закатилось, подстреленное на Черной речке французским шуаном. И, как ни странно, ненавидя своего соперника, Аполлон Трубящий дал новорожденному сыну имя Александр. Впрочем, как видим, подобные противоречия нередко проявлялись в семействе Трубецких.
Василий Кириллович стал автором нового презрительного прозвища Романовых.
— Что может быть путного в России, покуда в ней царят ромашки! — произнес он однажды, и домочадцы мгновенно с восторгом подхватили новую, цветочную классификацию царствующей династии.
При нем же в семействе Трубецких галломания сменилась англоманией, в доме заговорили по-английски, обращались друг к другу только на «вы», носили платья исключительно лондонского покроя, ели бифстейки, порридж, фиш, пили не чай, а ти, не молоко, а милк, не пиво, а стаут или эйл, неукоснительно соблюдали файф-о-клоки, а когда дождь лил как из ведра, у Трубецких он падал кошками и собаками. В церковь ходить окончательно перестали, поскольку Православие немедленно нуждалось в реформе наподобие англиканству, во главе с архиепископом Кентерберийским, в русском варианте — Александро-Невским, а пока таковой нет, то и ретроградские русские храмы следовало «to ignore». Вместо «Боже, Царя храни, сильный державный...» Трубецкие пели «God, save and shield the Tsar, mighty and sovereign...» [5]
Надежда на превращение Российской империи в United Kingdom of Russia, Syberia & Turkeystan [6] рассветным лучом проклюнулась, когда началась война за Ясли Господни, которую европейцы стали называть Восточной, а в России — Крымской. Встретить дорогих англичан в Крым отправился восемнадцатилетний Александр Васильевич, он участвовал в Балаклавском сражении и с восторгом видел знаменитую атаку легкой британской кавалерии под убийственным перекрестным огнем орудий и пехоты, про которую французский генерал Боске сказал: «Это великолепно, но это не война, это безумие». Молодой Александр Трубецкой лично застрелил одного из лихих всадников, посланных в бой лордом Регланом, и вернулся с войны, еще больше обожая все английское. Со временем на самом видном месте в гостиной он повесил копию картины Вудвилла «Атака легкой кавалерии».
Александр Васильевич Трубецкой горячо приветствовал отмену крепостного права, не сильно скорбел по случаю убийства императора Александра II, ненавидел Александра III с его широкими шароварами, короткими сапожками и куцей шапкой, скептически относился к усилению русской армии и флота, началу строительства Транссибирской магистрали, словам «Россия для русских и по-русски», называл это национал-самодержавием, презирал мирную политику государя, при котором впервые Отечество наше ни с кем не воевало:
— Царь без единой войны? Какой это царь! Одно слово: ромашка!
Когда представитель другой ветви Трубецких изваял покойного Александра III сидящим на лошади, которая вот-вот рухнет, все были в восторге.
— Молодец Паоло! Точно схватил. Россия, того и гляди, подохнет под тяжестью этой туши! — веселился Александр Васильевич.
Но императорская Россия свалилась под другой тяжестью, и когда в 1917 году большевики взяли власть, Александр Васильевич решил остаться жить в Великобритании, где как раз в то время находился.
Отец Бориса Николаевича родился в год отмены крепостного права, и угораздило его назваться Николаем Александровичем. Не подумали родители, что на престоле может оказаться точно такой же по имени и отчеству Романов. Хуже того, в семье его звали на английский манер Никки, последнего русского императора — тоже. Стоило бы ради этого переменить англоманию на что-либо иное, сделать неожиданный поворот, полюбить все итальянское, и он стал бы Николо, как скульптор Паоло, или все испанское, португальское, шведское, древнегреческое, южноафриканское... Но в семье Трубецких словно иссяк запал, родилось обломовское желание ничего не менять в жизни, и по-прежнему соблюдались файф-о-клоки, пикники, сэндвичи, стриглись лужайки, а в парках, наоборот, соблюдалась некая романтическая небрежность и не стриглись ради приобретения строгих геометрических форм деревья и кустарники, дожди шли кошками и собаками, да еще и ворвался теннис, при котором нужно было орудовать ракеткой, словно отмахиваясь от огромных мух или ос.
Полковник Николай Трубецкой доблестно сражался в Порт-Артуре и вернулся оттуда генералом, георгиевским кавалером, но без правого голеностопа. С Дальнего Востока он привез японскую нотку в виде дюжины роскошных кимоно, сотни сказочных вееров и двух сотен изумительных акварелей с иероглифами, но японство, тонкой струей влившись в англизированную жизнь семьи, растворилось в общем потоке, устоявшемся и уверенном. «Гордость и слава России, украшение древнего рода» — так отозвался о генерале Николае Александровиче Трубецком полковник Николай Александрович Романов, награждая его в Зимнем дворце именным оружием.
Все эти люди, предки Бориса Николаевича, вкупе со всеми остальными родственниками, составляющими различные родовые ответвления, никуда не делись, они жили в Борисе Николаевиче, стояли в нем верой и правдой.
И все они в эту ночь получили пощечину от гордой китайской певицы Лули!
Никогда в жизни он ни от кого не получал пощечин — ни от мужчин, которые немедленно были бы вызваны на дуэль и убиты, ни от женщин, которые, будучи хоть как-то обижены им, просто с негодованием исчезали из его жизни. И вдруг — такое, теперь, после всех неистовых и незаслуженных пощечин судьбы. Да, только судьба позволяла себе доселе отвешивать ему оплеухи, но ее на дуэль он вызвать не мог.
Борис Николаевич родился в Москве, в фамильном доме Трубецких, расположенном на Моховой, в двух шагах от Кремля, чтобы, как шутили в семье, недалеко было перебираться в том случае, если сбудется наконец вековая мечта о российском престоле. О его отце говорили, что он будущий Николай II, но Николаем II стал Романов, и в ответ на хвалебный отзыв, услышанный в Зимнем дворце, генерал Трубецкой, с трудом осваивавший выписанный из Лондона дивный протез голеностопа, проскрипел, вернувшись в родные пенаты:
— Жаль только, что сам он не гордость и не краса, а всего лишь очередная ромашка.
О дедушке Бориса Николаевича говорили, что он будущий Александр II, но Александром II стал сын Николая I. Прадед мог стать