— Сегодня русский день, а ты называешь меня Мяу, — заметил Роман.
— Но мне так нравится называть тебя Мяу! Вот что, по русским дням я буду называть тебя Ромяу. Пойдем к нам, я так хочу насладиться жизнью!
Они поцеловались и пошли по Йенскому мосту на правый берег Сены. Ночной Париж светился многочисленными огнями, коих с каждым вечером становилось все больше. После великой войны они, как светящиеся перелетные птицы, возвращались в город любви.
— Я попросила Франсуазу, — вспомнила Лиса. — Завтра его унесут.
— А мне он нравится, — пожал плечами Роман.
— Ну как тебе не стыдно, Сяу-Мяу! — Лиса шлепнула мужа ладонью по плечу. — Этот злой гений принес России столько горя. Я всегда говорила, что если в русском доме есть его изображения, картины или статуэтки, то в этом доме живут предатели.
— Ты патриот, — с уважением произнес Роман. — Наша борьба за коммунизм основана на патриотизме. Так решил Мао Цзэдун. Вожди русской революции отказались от патриотизма. Они не хотят любовь к своей стране. Они за полный интернационал.
— Коммунизм, революция, интернационал... Прости, Ромочка, но я очень не скоро смогу слышать эти слова без ненависти и внутреннего содрогания.
— Я понимаю тебя. Но у нас в Китае все будет не так, как у вас в России. Мы будем бережегно...
— Бережно.
— Бережно делать с народом. Чтобы народ не страдал.
— Твоими бы устами да мед пить, — вздохнула Лиса.
— Что это значит? — не понял супруг.
— Это значит, было бы хорошо, если бы твои слова сбылись.
— Они сбылутся.
— Сбудутся, — поправила его Лиса, ласково засмеявшись. Но вдруг задумалась, нахмурилась. — Послушай, Мяу, мы всего три недели в Париже, а мне уже снова хочется куда-то и от кого-то бежать... Во мне что-то странное. С тех пор как мы с тобою, я не могу сидеть на одном месте. А как подумаю, что мы здесь надолго, у нас дело, ресторан, эта... как ее... оседлость... Что-то и женишок-полковничек про нас позабыл... Душа моя стремится куда-то безоглядно и безотчетно, как эта башня в небеса. Это плохо?
Она оглянулась и снова смотрела на творение Эйфеля. Ронг последовал ее примеру.
— Это хорошо, — подумав, ответил он. — Что лучше дороги? Но мы можем время от времени куда-то ездить, путешосовать.
— Путешествовать, Мяу. Мой милый Сяу-Мяу! О, смотри! Вон этот, который говорит о себе, что он Толстой! — перестав глядеть на башню, вдруг заметила Лиса хмельную компанию русских. Впереди всех шел и размахивал руками, что-то говоря и то и дело оглядываясь на своих слушателей, писатель из соседнего дома, Алексей Николаевич.
Несколько дней назад они познакомились, разговорившись возле подъезда на рю Ренуар. Услышав, что китайская пара говорит по-русски, Алексей Николаевич удивился:
— Вы что, из России?
— Нет, мы из Китая, — ответила Лиса. — Но я русская, а мой муж китаец. Его зовут Ронг Мяо, но я его заставила креститься, еще в Шанхае, и во святом крещении он Роман. Меня зовут Мяо Ли, но раньше я была Елизавета Александровна. Ох, что это я разболталась! Обещайте, что никому не скажете. Мы сбежали от моих родителей из Шанхая. Они были против нашего брака.
— Как это романтично!
— А вы тот самый писатель, что живет прямо над нами?
— Тот самый.
— Простите, а как ваша фамилия?
— Толстой.
— А если серьезно?
— Толстой. Самая что ни на есть писательская фамилия.
— В таком случае мой муж — Лао Цзы.
— Да нет же, он и вправду Толстой, — вмешалась в разговор супруга писателя. — Алексей Николаевич. Разве не слыхали о таком? Стыдно, знаете ли!
— Могу предъявить свои публикации.
— Стало быть, после Алексея Константиновича и Льва Николаевича — третий?
— Да, мы как цари: Толстой Первый, Толстой Второй, Толстой Третий.
Ли и Ронг повели их в свой ресторан и бесплатно накормили ужином, в разговорах поведали друг о друге, а Толстые в свою очередь рассказали о себе.
— О чем же вы пишете сейчас, в Париже, если не секрет? — спросила Ли.
— О двух сестрах, — охотно ответил писатель. — О том, как бессмысленно они жили до революции.
— А революция что, принесла в их жизнь смысл?
— Я пока не знаю. Но думаю, что к тому все идет.
И вот теперь они случайно встретились на Йенском мосту. Компания русских, во главе которых жестикулировал и что-то кричал Толстой Третий, состояла из его жены и двух других пар, в отличие от них, довольно зрелого возраста, один дядечка сгорбленно шел, по-стариковски шаркая ногами, держась под руку своей спутницы, другой, в противоположность, выглядел браво, шел стройно, топорща свои донкихотские усы и бородку. Глаза у него были злые, как и у спутницы сутулого. Только у той они словно алюминиевые, а у него — как будто исплаканные. Когда Ронг и Ли приблизились к компании русских писателей, Толстой кричал:
— Да вы поймите, что там, в России, — молодость, а здесь, в эмигрантском болоте, в этом гнилом Сеновале, — старость, отживающая свой век!
— Что же вы торчите в нашем болоте? Катитесь в свою вонючую Совдепию! — шипела на него спутница сутулого, худая, бледная, с сигареткой в длинном мундштуке. — И не забудьте первым делом облобызать могилку Блока. Только обязательно придите к ней в белом венчике из роз.
— Мы даже живем в Пасси, а это почти «passé» — прошлое, — продолжал Алексей Николаевич. — А там «future», там — будущее!
Тут он увидел Ронга и Ли:
— О! Друзья мои! Да это те самые наши соседи, про которых вам сегодня рассказала Наташа. Легки на помине! Здра-а-асьте!
Он принялся всех знакомить. Сутулого звали Дмитрием Сергеевичем, его жену — Зинаидой Николаевной, стройного — Иваном Алексеевичем, его верную спутницу — Верой Николаевной.
— Приятно познакомиться, — сказала Вера Николаевна. — Какие вы молоденькие! Прямо дети. Вы правда муж и жена?
— Мы не дети! — возмутился Роман. — Мне двадесять один лет, а мояей жене скоро будет двадесять.
— Вот