Я стояла перед зеркалом, глядя на себя. На ту, кем я была, и на ту, кем становилась. Монашеская сорочка, принесенная служанками, лежала на кровати — белая, длинная, с высоким воротом, как символ покорности, как напоминание о том, что я должна быть невидимой, скромной, чистой. Как будто десять лет жизни под одной крышей с человеком, который считал меня вещью, не сделали меня достаточно чистой для этого мира.
Я взяла новую ночную рубашку. Тонкую. Шелковистую. Почти прозрачную. Цвета тумана на рассвете. Я медленно надела ее поверх кожи, чувствуя, как ткань скользит по плечам, по спине, по бедрам. Она облегала тело, как вторая кожа, как обещание чего-то запретного.
И тогда я увидела.
Рубашка безбожно просвечивала.
Не просто слегка. Не намеком. А так, что каждый изгиб моего тела был виден сквозь тонкий шелк. Каждый контур. Каждое дыхание, которое поднимало грудь. Каждое движение, которое рисовало тень на коже.
Я замерла.
Щеки вспыхнули. Стыд? Нет. Это было что-то другое. Что-то более древнее. Что-то, что пульсировало где-то глубоко внутри, там, где раньше была только пустота.
Это была память тела.
Память о том, что я была живой.
До того, как меня превратили в статую в пышном платье.
До того, как меня научили дышать только тогда, когда мне разрешат.
Я посмотрела на свое отражение.
Нет… Нужно снять ее. Что-то это прямо чересчур!
Я представила на секунду, что Лиор увидел бы меня в этой рубашке и… Разумеется, осудил бы. Да мне даже слугам ее показывать стыдно!
Я потянула ее вверх, понимая, что весьма недооценила модель, но на зеркале появилась трещина. Она стала разрастаться, расползаться красивым узором.
Лед начал ползти по стеклу.
Тонкие хрустальные нити, как паутина, разрастались во все стороны, спускались вниз по обоям, покрывая ковер серебристым панцирем. Потом — двери, словно запечатывая ее коркой льда. По цветам в вазе, которые мгновенно покрылись ажурным инеем, словно их вырезали изо льда.
Воздух сгустился. Стал плотным, как вода. Даже дышать стало тяжело. Каждый вдох — как глоток зимы.
Я не обернулась. Я знала, что он смотрит. Знала, что его взгляд уже скользнул по мне, через тонкую ткань, до самой кожи. Что он видит всё. Что он знает, как бьется мое сердце. Как дрожат пальцы. Как между бедер разливается тепло, смешанное со страхом.
— Ты… — прошептала я, голос дрожал, но не от холода. — Ты вернулся…
Его рука в черной перчатке легла на мое плечо. Легко. Едва касаясь. Но кожа под тканью вспыхнула, как от удара.
Тепло, смешанное со льдом, разливалось там, где я давно забыла, что можно чувствовать.
Потом — ниже. По ключице. По груди.
На коже под тканью — появлялись узоры: тонкие, колющие, как шипы розы, но с холодом, который жёг, как огонь.
Мне хотелось кричать.
Мне хотелось стонать.
Я жива. Впервые за столько лет я чувствую себя живой.
Я закрыла глаза.
Моё дыхание сбилось.
Сердце застучало, как часовой механизм, разорванный на части и снова собранный в ужасной, величественной симфонии.
— Ты не должен… — начала я, но слова растворились, как снег на языке.
Я провела рукой по изморози на своей коже. На секунду я закрыла глаза, вспоминая другое прикосновение — тёплое, золотистое, которое лечило мои раны. Прикосновение Лиора. Один оставил мне боль, другой — исцелил. И оба заставили меня чувствовать себя живой. В этом была настоящая опасность.
Рука убийцы опустилась еще ниже. К талии. Затем — к бедру. Перчатка провела по внутренней стороне, оставляя за собой тонкую линию льда, которая сразу же вспыхнула болью и желанием.
— Зачем… — прошептала я, пытаясь сжать колени.
Пальцы скользнули по внутренней стороне моей ноги — медленно, как ледяной ветер, пробирающийся сквозь ткань.
И там — где кожа была самой нежной, самой чувствительной — появился узор.
Жгучий.
Болезненный.
Изящный.
Как если бы он вырезал моё имя на моей плоти.
— Почему ты сняла старую? — спросил он.
Голос — хриплый, приглушённый маской, но в нём — ледяная насмешка, которая заставляла мои бёдра сжиматься, как будто они сами хотели схватить его пальцы.
— Потому что… — я сглотнула.
Я даже не знала, что ему ответить. Я не могла сказать ему прямо, что впервые за десять лет что-то чувствую. Что я хочу хотя бы на одну ночь стать безумной. Чтобы почувствовать вкус жизни. Вкус его губ.
— Эта рубашка выглядит, — я открыла глаза, посмотрела в зеркало. Увидела его за своей спиной. Высокого. Темного. С маской, сквозь которую сверкали льдистые глаза. — …как приглашение.
В этот момент он бросил на пол какой медальон, похожий на кусок льда, оправленный в золото.
— Это что? - прошептала я, видя, как медальон стал источать тьму.
— Это, чтобы никто не услышал твои крики.
Глава 57
Он застыл.
На секунду. Только на секунду.
Потом его рука резко сжала мое бедро. Не сильно. Достаточно, чтобы почувствовать власть. Чтобы почувствовать, как тело отвечает — дрожью, теплом, слабостью.
И в этой секунде — мир остановился.
Ни звука. Ни дыхания. Ни шелеста.
Как будто каждая клетка в моём теле вспомнила, что умеет хотеть.
— Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал? — сладким хриплым голосом прошептал он, и его дыхание, хоть и скрытое маской, обожгло мою шею. Или это его слова обожгли душу.
Я не ответила.
Но мой взгляд в зеркале говорил за меня.
Он усмехнулся.
— Хорошая девочка, - прошептал он, а его рука скользнула к моей груди.
И впервые в жизни я увидела, как он отстегнул плащ. Тот упал с его плеч прямо на пол.
— Предупреждаю, - послышался шепот, а поверх плаща упала кожаная перчатка. - Это может быть больно…
Вторая перчатка упала на пол.
Я разучилась дышать, вслушиваясь в бешеный стук своего сердца.
— Тебе нравится играть со мной? - прошептал он, расстёгивая чёрную одежду. — Ты сегодня позволила себя обнять Лиору…
— Он сам, - прошептала я, глядя на обнажённую могучую грудь.
— Но и ты не сопротивлялась, - послышался голос, приглушённый маской.
Убийца сел в кресло, широко расставив ноги.
Чёрные штаны казались второй кожей, обтягивающей каждую линию, каждую складку напряжения, каждую жилку, по которой течёт не кровь — а сам холод.
На поясе сверкнула драгоценностями пряжка.
От одного взгляда на его тело внутри