Я лежал и вглядывался в потрескивающие язычки пламени в печи, пытаясь поймать какую-то всё время ускользающую от меня нить. Память о смерти в своем мире была кристально четкой: боль в раздавленном горле, хрип обреченности и… пустота…. А потом — стремительное падение в воронку навстречу ослепительному свету…
Затем встреча с древней силой, что назвала себя великаном Святогором, и резкий рывок в другое тело, в другой мир, на тот самый алтарь. Но сила Асура уже была со мной. Потом жизнь в ином мире, полном магии, сражений с разными древними и не очень тварями.
И вот я опять здесь — в своем немощном и разваливающимся от старости теле. И в своем мире без магии… И с терзающей меня единственной мыслью: «неужели все это было сном или бредом?» Но появление моего верного говорящего кота из семейства Грималкиных, прозванного с моей «легкой» руки — Матроскиным, доказывало, что я, всё-таки, не сбрендил. И всё приключившееся со мной ранее — действительно происходило!
И тут меня осенило. Что если я вернулся не в свое тело и не в свой изначальный мир? Что если меня притянуло сюда силой того самого «потока жизни», голос которого я услышал у ручья? Святогор говорил о единстве всех миров, о том, что сильная душа может найти свою оболочку в любом из них.
А что, если моя душа нашла тело своего погибшего на эсэсовском алтаре молодого двойника и вселилась в опустевшую оболочку? И в этом мире мой двойник умер, и я в него вселился?
Мысль была безумной. Но чем дольше я её обдумывал, тем больше в ней было логики. Это объясняло всё: и внезапное возвращение в состарившееся тело, и отсутствие магии, и даже появление Грималкина. Кот, свернувшийся калачиком на толстом лоскутном одеяле, мурлыкал так, будто дребезжала сама реальность.
Его присутствие здесь было ключом к предыдущему миру, куда я всеми силами стремился попасть. А он был живым мостом между мирами, этаким артефактом, прорвавшимся сквозь ткань бытия вслед за моей душой. Это одно из свойств его магического кошачьего семейства — он может появляться там, где захочет. И, соответственно, оттуда исчезать.
— Дружище, Матроскин, — хрипло позвал я кота. — Ты помнишь Кромку? Помнишь, как мы громили мертвяков?
Кот лениво открыл один глаз.
— Помню, мессир. А как же иначе? А еще я помню тот огненный пролом, в который вы ухнули со свистом, успев меня спасти…
От его слов по моей старой спине побежали мурашки, а моя память выдала ту ужасающую картину, когда мы с котом виделись в последний раз…
Мы сидели на вершине древнего кургана. Я курил папироску, а кот вялился на солнышке. Неожиданно опора под моими ногами исчезала — курган в мгновение ока провалился в какие-то неведомые глубины, откуда пахнуло нестерпимым жаром и серой. А мы с Матроскиным со свистом полетели в море кипящей лавы, разверзнувшееся под нашими ногами.
Мой Дар отказался работать, и мы с Матроскиным должны были нырнуть в распахнувшееся жерло вулкана. Раздумывать времени не было, поэтому я принял единственное решение, которое позволило бы сохранить жизнь хотя бы говорящему коту. Я, размахнувшись, со всей дури отшвырнул от себя Матроскина. Кот, набрав скорость, кувырком полетел к краю пролома по крутой дуге — он должен был приземлиться за пределами огненного пролома, появившегося на месте исчезнувшего кургана.
— Я найду тебя, Матроскин! — мысленно телеграфировал я своему помощнику и другу, к которому уже успел основательно привязаться. — Только выживи здесь, хвостатый!
— Не беспокойтесь на этот счет, мессир! — Отбил ответочку говорящий кот. — Только не забудьте меня найти…
— А найти меня, мессир, вы так и не сумели, — промурлыкал мой хвостатый друг.
— Ты же видишь, в каком я состоянии? Я-то себя не признавал, и думал, что весь твой мир мне привиделся в бреду.
— Ну, ничего, я и сам вас нашёл! — самодовольно произнёс он, выпустив когти на одной лапе, и принимаясь что-то из них остервенело выгрызать.
— Ты опять ко мне в голову, как к себе домой залезаешь? — нахмурив брови, произнёс я. Ментальный дар этого хвостатого пройдохи позволял ему пробивать даже мои защитные барьеры. Ну, тогда, когда я еще не утратил свои таланты.
— Если бы, мессир, — не очень-то и испугался пушистый прохвост, но постарался скорчить печальную морду, — своего дома-то у меня и нет. Вот как заведёте себе уютное гнёздышко…
— Не увиливай от ответа, Матроскин! — шикнул я на него.
— Хорошо, мессир, больше этого не повторится! — пообещал он мне в очередной раз.
Но сколько раз он уже точно так же клялся не залазить мне в голову? Уже и не перечесть. Я лишь тяжело вздохнул. Воевать с ним было бесполезно.
— Ладно, проехали, — буркнул я. — Ты сказал, что нашел меня сам. Как? И, что важнее, где мы сейчас? Это мой родной мир? Я не имею в виду эту хижину и окружающий лес — они в междумирье…
Грималкин перестал заниматься когтями, сел в позу сфинкса и обернулся ко мне, его глаза сузились до двух светящихся щелочек.
— Вопрос из разряда философских, мессир. Что есть «твой мир»? Набор твоих воспоминаний? Локация на «древе миров»? Или, может, частота его вибрации[1]? — он помяукал самодовольно, явно наслаждаясь моментом.
— Чего? Какая еще вибрация? Говори понятнее, шерстяной мешок, набитый философией и блохами!
— Зря вы так, мессир, — кот делано обиделся, но я-то прекрасно видел, что ему всё это — как с гуся вода. — Я могу и по-научному, хотя с этим лучше к Коту Учёному. Ну, да ладно, только для вас: в физике есть концепции, связанные с вибрациями, такими как квантовые колебания и струнная теория, они не относятся к идее параллельных вселенных, которые можно «настроить» подобным образом. Как звучит-то, а? Настоящая научная романтика!
— Давай без романтики, хвостатый!
— Ну, если без романтики, — вздохнул кот, — то этот мир очень похож на ваш родной, мессир… Но, как бы вам сказать… Он не настоящий, словно кто-то его создал специально? Подделка. Иллюзия, сотканная с невероятным мастерством. Пока вы валялись здесь без памяти, я его посетил.
— Хочешь сказать, это ловушка? Что там не так?
— Вроде, все так, как и должно быть, мессир… Но словно чего-то не хватает…
— И чего же, по-твоему, не хватает? — прищурился я. Мне действительно было интересно мнение такого существа, как волшебный и говорящий кот.
— Души, — тихо произнес он, и в его голосе не осталось и следа от привычного балагурства. — В