— Э-э-э, мессир… — беспокойно произнёс Матроскин. — Кто-то залез к нему в голову… И теперь там… тихо, как на старом погосте…
Пленный медленно повернул голову в нашу сторону. На его лице не осталось и следа прежнего страха. Только холодная, пустая маска, даже без следа мыслительной деятельности.
Майор резко тряхнул его за плечо.
— Э-э-э, ты чего? Слышь, очнись!
Но подручный безголового киллера уже не слушал. Его тело вдруг свела судорога. Из уголка рта потекла струйка пены. Он затрясся в конвульсиях, беспомощно стучась головой о подголовник.
Матроскин метнулся вперёд, буквально приклеившись своим лбом к голове задержанного, конвульсии которого прекратились так же внезапно, как и начались. Тело обмякло, а глаза остекленели окончательно.
— Не успел! — отрывисто сказал кот, утомленно отваливаясь на пассажирское сидение. — Он сдох!
В салоне повисла мёртвая тишина, нарушаемая лишь нашим тяжёлым дыханием. С улицы донёсся звук приближающихся сирен.
— Вот чёрт! — тихо выругался майор, прикладывая пальцы к шее киллера. — Точно сдох.
— А мы так ничего и не узнали, — добавил я, закрывая распахнутые глаза мертвеца.
Матроскин потрогал лапой лицо покойного и с отвращением отдернул её.
— Кое-что всё-таки узнали, мессир. Тот, кто влез в его голову в последнюю секунду… Он был сильнее… Да, что там — намного сильнее меня в ментальном плане! — Кот повернулся ко мне, и в его глазах впервые за всё время промелькнул испуг.
Холодная полоса мурашек пробежала у меня по спине. Сирены завыли уже совсем рядом, но их звук казался доносящимся из другого мира. Мы с майором переглянулись. В его взгляде читалось то же самое, что и у меня: понимание, что охота продолжается. И на этот раз мы были не охотниками, а дичью.
— Мессир, — тихо, почти беззвучно прошипел Матроскин. Его шерсть всё ещё была взъерошена, а хвост хлестал по кожаному сиденью. — Он… здесь. Прямо сейчас. Я чувствую его ментальные щупальца. Скользкие, холодные… Я пока еще держу щит, но мои силы утекают…
— Где он, Матроскин? — спросил я кота. — Можешь показать мне этого ублюдка?
— Он везде и нигде… — задыхаясь, ответил Матроскин. Его голос стал тонким и писклявым, каким я его еще не слышал. — Он ищет слабину в моей защите… Ох… Холодно…
Воздух в салоне машины вдруг стал густым и тяжёлым, будто его выкачали из морозилки. Стекла покрылись изнутри тончайшей паутиной инея, хотя на улице стоял летний вечер. Завывание сирен снаружи окончательно стихло, поглощённое нарастающим гулом в ушах, когда я постарался дотянуться до собственного Ментального Дара. Мир сжался до пространства внутри автомобиля, но меня это не остановило.
— Щит… трещит… — простонал кот и вдруг дико взвизгнул, подпрыгнув на сиденье, будто его ударили током.
В тот же миг я почувствовал его. Чуждое, давящее присутствие. Оно не имело формы и запаха, но заполнило собой всё, как вода заполняет тонущую субмарину. Это был чистый, концентрированный ужас, леденящий душу безразличием и древней, нечеловеческой ненавистью. И начал постепенно меня «засасывать», не давая сосредоточиться.
Я почувствовал, что еще немного и отключусь окончательно и бесповоротно. Но тут майор (не знаю, случайно или нет) выстрелил прямо над моим ухом. Резкий удар по ушам ненадолго вырвал меня из оцепенения. Пуля же, ударив в противоположную дверь, застряла где-то в обшивке.
— Еще раз… выстрели… — прохрипел я, чувствуя, как плохо мне подчиняется речевой аппарат.
— Куда стрелять? — растерялся чекист.
— Прямо… над ухом… лупи… — чувствуя, что вновь отключаюсь, выдохнул я.
Артем Сергеевич вытянул руки со стволом в опасной близости от моей головы. Но выстрелить он не успел. Я уловил, как невидимый таран ударил и по его сознанию. Майор болезненно охнул, отшатнулся, ударившись затылком о ребро распахнутой двери. Его глаза закатились, но он, каким-то чудом сумел нажать на спусковой крючок. Но мне, буквально на мгновение, показалось, что сквозь его лицо вновь проступила уродливая физиономия Кощея. И эта «его рука» спустила курок.
Рявкнувший пистолет обжег мне щеку пороховыми газами, вырвавшимися из ствола, а после выпал из ослабевших пальцев. Глухой давящий гул, заполнивший голову, сумел-таки оттеснить ледяные щупальца чужого сознания. Я судорожно глотнул воздух, обжигающе холодный, и успел увидеть, как майор, побледневший как полотно и вновь вернувший привычный облик, безвольно оседает, сползая по двери на землю.
Одновременно с этим я почувствовал, как из оглохшего уха сочится тонкая струйка крови, капая на воротник. Но, похоже, что этот выстрел дал по ушам и мозгам не только мне, но и той сволочи, кто посмела забраться мне в голову. Давление ментальной атаки на миг ослабло, и я смог, наконец, собрать волю в кулак.
Воспользовавшись этой микроскопической передышкой, я сумел «ухватиться» за то самое скользкое «ментальное щупальце», о котором говорил Матроскин. И тогда я рванул по этой невидимой нити, ведомый слепой яростью, как будто никогда и не терял своих сил. Если уж этот ублюдок так жаждет моего внимания, он его получит. С лихвой! Потому как я сейчас был зол. Очень и очень зол!
Мой разум, будто бронебойный снаряд, понесся по «тоннелю» чуждой мысли. Мир вокруг растворился, уступив место хаотичному калейдоскопу образов, навязываемых мне противником. Уже и давление невидимого врага вернулось, удвоившись, а затем и утроившись. Оно уже не просто заполняло наше общее ментальное пространство — оно пыталось меня вытеснить, выкручивая эту псевдо-реальность, как мокрую половую тряпку. Но я играючи давил его своей волей, продвигаясь всё дальше и дальше.
Наше противостояние набирало обороты — я падал в бездонную пропасть, где вместо камней меня ждали острые, словно ножи, сверкающие кристаллы, которые я срезал под корень, оказавшись в седле мощного бульдозера. Затем меня швырнуло в кромешную тьму, где не было ни звука, ни света, только нарастающее чувство абсолютного одиночества и безысходности.
Тьма вокруг заколебалась, и из нее проступили фигуры. Тени людей, причиной смерти которых, так или иначе, был я. Они молча протягивали ко мне руки, и их немой укор был страшнее любого крика. Неведомая мне сущность пыталась играть на моем чувстве вины.
Но я ринулся вперед, сквозь строй призраков, и они рассыпались в прах. Через мгновение тьма сменилась адским пейзажем — я стоял на краю раскаленной лавовой пропасти, а с неба на меня пикировали какие-то крылатые уродцы. Знал бы, дядя, сколько подобного добра я накрошил в своей жизни…
Я не стал больше сопротивляться потоку образов. Вместо этого я принял их, пропустил через себя и, не дав им разорвать мое сознание, преобразовал. Моя воля, закаленная во множестве битв, начала создавать мою собственную реальность вокруг. Я отбросил его же иллюзии ему же