Я не стал отскакивать в сторону — мои старые ноги, с суставами, побитыми артритом, все равно не успели бы. Вместо этого я сделал полшага навстречу летящему лезвию заточки, подпуская его на опасную близость к собственному животу.
Левая рука, трясущаяся от старости, резко взметнулась вверх и ударила пальцами, сложенными в щепоть в локтевой сгиб нападающего. Это был не сильный удар, но невероятно точный (на мгновение я сумел унять предательскую дрожь) — по локтевому нерву.
Зэк вскрикнул, но не от боли, а от изумления — жгучее онемение пронзило его руку до самых кончиков пальцев. Они сами рефлекторно разжались, и заточка с легким металлическим звоном упала на асфальт. Его глаза — пустые секунду назад, реально округлились от непонимания происходящего.
А вот я не стал развивать свой успех, действуя против него, чтобы не попасть в ловушку. Сейчас настоящая опасность грозила мне со спины — от второго утырка. Я прямо задницей это почувствовал. Мне пришлось делано споткнуться о собственные, якобы запутавшиеся ноги, и грузно упасть на бок.
Падение моё, при всей его кажущейся неловкости, было рассчитано до миллиметра. Я рухнул не просто на асфальт, а в единственную на тот момент безопасную зону — прямо в ноги второму нападающему, тому самому, с пауком на шее.
— Ох, сердце… — громко простонал я, хватая его за штанину.
Он ошеломленно посмотрел на меня и инстинктивно попытался оттолкнуть меня ногой. Это было его роковой ошибкой. Пока его подельник тряс онемевшей конечностью и дико ругался, я, корчась от мнимой боли, умудрился разглядеть растерянность в маленьких, близко посаженных глазах «паука».
Этой секундной заторможенности мне хватило. Моя правая рука, всё это время прижатая к груди, будто защищаясь, метнулась вбок — к его ступне, стоявшей на земле. Вторую ногу, которой он хотело меня пнуть, я на мгновение придержал на весу — на большее не хватило сил, но этого было вполне достаточно.
Мои дрожащие пальцы снова сложились в «смертоносную» щепоть и нанесли короткий, точечный удар по малоберцовому нерву, что проходит совсем близко к поверхности чуть выше щиколотки. Он даже не вскрикнул. Лишь издал удивлённый, короткий выдох «ох» и его правая нога подкосилась, будто подкошенная.
Его тело инстинктивно наклонилось вперёд, чтобы удержать потерянное равновесие. Естественно, что я не позволил ему этого сделать, слегка дернув за штанину ноги, подвисшей в воздухе. И он рухнул, «случайно» встретившись изумлённой мордой с моим поднимающимся коленом.
Удар вышел сильным, да и точности у него было не отнять. Твёрдая кость коленной чашечки пришлась прямиком в переносицу этого говнюка. Раздался глухой хруст. «Паук» захрипел, дернулся и рухнул навзничь. Его тело конвульсивно дернулось несколько раз и замерло, орошая асфальт темной кровью из разломанного в хлам носа.
Время, сжавшееся было в опасную пружину, резко отпустило. Оно снова потекло привычно, почти лениво. Я, кряхтя и опираясь на руки, медленно поднялся. Первый зэк, всё ещё с безумными глазами, смотрел то на своего неподвижно валяющегося подельника с окровавленной мордой, то на меня, то на блестящую на асфальте заточку. В его взгляде читалась уже не злоба, а животный, первобытный ужас перед непонятным.
Не дожидаясь, когда его паника сменится новой вспышкой ярости, я отступил на шаг, всё так же двигаясь с показной, старческой неуклюжестью, и повернулся к нему спиной. Это был жест презрения, окончательный и бесповоротный. Я сделал несколько шагов прочь, слушая спиной его прерывистое дыхание и влажные хрипы второго.
На данный момент они уже не были опасны. Один — в полной отключке и с поломанным носом, второй — с отсушеной рукой. Его куцые мозги никак не могли переварить всего случившегося и уложить это в своей тупой голове. Что ж, шок — это по-нашему!
А я… я просто пошёл дальше, чувствуя, как в висках снова начинает гулко и тяжело стучать кровь, а дряхлое тело ноет от перенапряжения и непростительной для моего возраста дерзости. Падение, хоть я и старался упасть как можно ловчее, всё равно не прошло даром. Да еще и отбитая коленка ныла. Но я был жив. А это, на данный момент, главное!
— Эй, вы, двое! Чёго устроили? — донесся грубый окрик надзирателя, когда всё уже было закончено. — А этот идиот чего разлёгся?
Похоже, что охрана свалила, или её специально отозвали, либо отвлекли, когда меня должны были кончить эти двое. Но не вышло Сердце колотилось где-то в горле, но на моём лице была надета все та же маска безразличия. Внутри же всё ликовало. Ликовало моё прежнее, смертельно опасное и хищное «я», которое только что вновь почувствовало вкус настоящего боя. Вкус победы, только добытой не грубой или магической силой, а умом и мастерством.
— Дедушка еще что-то может, — тихо прошептал я и, шаркая ногами, поплелся дальше, к дальнему углу забора, где росла одинокая чахлая береза. Я добрался до деревца, сел на корточки, прислонившись спиной к шершавой бетонной стене, и закрыл глаза. Мне надо было срочно перевести дух. Эйфория уходила так же быстро, как и пришла, оставляя после себя лишь леденящую пустоту и назойливую боль в каждом суставе.
Рука, которой я наносил удары, теперь ныла тупой болью, а в груди что-то тяжело и неровно бухало. Справиться с этими двумя ублюдками стоило мне последних сил.
Сквозь шум в ушах я слышал голоса надзирателей, подошедших к месту драки. Затем — резкий, пронзительный свисток. Начиналась суета.
— Слышь, старый, дрыхнешь что ли? Ты чего с этими двумя сделал? — чей-то молодой и наглый голос прозвучал прямо надо мной.
Я открыл глаза и медленно поднял голову. Передо мной стоял рослый надзиратель, лет двадцати пяти, с глупым самоуверенным лицом. Я лишь покачал головой, стараясь дышать «через раз» и хрипло кашлять.
— Они… первыми… напали… — прохрипел я, делая вид, что с трудом выговариваю слова. — С сердцем… плохо… стало… Я упал… а они как-то сами… повредились… нечаянно…
Он скептически хмыкнул, окидывая меня взглядом с ног до головы.
— Сами значит? Один с развороченной харей валяется, а второй — рукой шевельнуть не может. А ты просто упал, да?
— Мне… сто два года… внучок… — Я закрыл глаза, изображая накатившую слабость. Спорить и что-то доказывать этому щенку не было ни сил, ни желания. Пусть думает, что хочет. Главное, чтобы он видел меня «жертвой», а не нападавшим. Пусть даже и невероятную. — Я… может… прямо сейчас и сдохну…
Ко нам подошел второй надзиратель, постарше, с усталыми, но пронзительными глазами. Я видел, как он молча осматривал утырков,