Тот набычился, зыркнул на меня и велел:
— Ну, рассказывай.
— Простите, мы знакомы? — с некоторым изумлением лениво изогнул бровь я.
— Это же Ильнур Фанисович! — подсказал со своего места Мельник, явно не выдержав моего неправильного и непочтительного поведения.
— Вот как. Ну что ж, приятно познакомиться, — кивнул я, посмотрел на мужика и представился: — Сергей Николаевич Епиходов.
Харитонов и Хусаинов переглянулись, причем завотделением хирургии отчетливо побледнел.
Первым не выдержал Рубинштейн. Он растянул губы в язвительной ухмылке и сказал голосом, из которого прямо сочился елей:
— Ты хоть знаешь, зачем тебя сюда позвали… Сергей Николаич?
— Ростислав Иванович позвонил и сказал, что Ильнур Фанисович хочет меня отблагодарить за спасение дочери. А тебе какое дело?
От моего тона и ответного обращения на ты Рубинштейна аж перекорежило. Он хотел что-то сказать, но Хусаинов положил ему руку на плечо, и тот подавился невысказанным ответом.
А Харитонов густо покраснел и метнул сконфуженный взгляд на Хусаинова.
Остальные тоже переглянулись.
В кабинете повисло ощутимое напряжение, а я сидел и молчал, ожидая продолжения.
И я ни капли не слукавлю, если скажу, что происходящее меня развлекало. Видимо, Харитонов неверно расшифровал желание местного царька и подумал, что тот хочет меня отблагодарить. Не угадал. Но чего-то ради они все здесь собрались же?
Вот это мне и было интересно. А как-то переживать из-за этого фарса я не собирался, потому что после всего, что со мной произошло, эта возня стала казаться мелочью. Да, неприятно, да, несправедливо и немного обидно, но я, вообще-то, умер и воскрес. Может быть, сам боженька меня пометил! Причем переродился я со своего рода суперспособностью. Так что буду просто наблюдать за актерами и, исходя из развития их сценария, либо подыграю, либо сломаю им весь хренов спектакль. И не такое ломал Епиходов в прошлой жизни.
Первым не выдержал Хусаинов:
— Ты скотина! — заверещал он, подпрыгнув на стуле. — Мерзавец! Щенок! Алкаш! Ты своими вонючими граблями полез в голову моей дочери! Убить ее хотел, как и тех троих! Да я тебя за это сгною! Все! Тебе конец! В моем городе ты работы не найдешь нигде! Никакой! Даже коврики в морге мыть не позволю, сука такая!
Он кричал, брызгая слюной, наверное, минут пять. Все сидели с перепуганным видом, у Мельника и Харитонова вытянулись лица — конечно, они, наверное, думали, что он меня поругает, но что так попрет, никто из них не ожидал.
Я спокойно выслушал его выступление и, когда он набрал воздуха, чтобы перевести дыхание, спросил у Харитонова, лениво растягивая слова и не глядя на Хусаинова:
— Ростислав Иванович, вы мне позвонили и сказали, что некий Хусаинов будет меня благодарить за спасение дочери. Что-то я не совсем понимаю, что сейчас происходит?
Харитонов побледнел.
— Ты, скотина, должен руки целовать… — начал он, но я его опять перебил:
— Я никому ничего не должен, Ростислав Иванович. Тем более руки целовать. Единственное, о чем я действительно жалею, что спас эту женщину. И что теперь у меня куча каких-то странных претензий от ее родственников. То жених ее мне угрожает, теперь этот человек. За что? За спасение ее жизни? Это впервые в истории такое. Или я помешал каким-то тайным планам?
При этих словах Рубинштейн вздрогнул. А Харитонов весь побагровел, у него аж глаз дернулся.
А я продолжил:
— И знаете, в данный момент я больше всего раскаиваюсь, что мой долг врача превысил здравый смысл, и спасение жизни пациентки было для меня важнее, чем ее статус, — сказал я.
Потом посмотрел на Хусаинова, у которого от моей наглости в зобу дыхание сперло, и сказал ему:
— Если у вас все, господин Хусаинов, я пойду. На вашу благодарность, я так понял, могу не рассчитывать.
— Сгною, — прохрипел Хусаинов и рванул галстук на шее.
Я пожал плечами: в принципе, если он действительно поставит себе такую цель, то я ничего не сделаю. Если захочет, действительно сгноит. И от пули снайпера никто не застрахован. Но и я вот так просто сидеть сложа руки не буду. Тоже мне, хозяин города нашелся!
— А за каждого из убитых тобой пациентов тебе придется заплатить их родственникам по три миллиона отступных! — злорадно выкрикнул мне в спину Рубинштейн.
— Это с какой стати? — удивился я и аж остановился в дверях.
— Суд был! — хохотнул тот. — Решение тебе уже должно прийти на Госуслуги. Два часа назад был!
— Даже суд был? — еще больше удивился я. — Без меня? Без уведомления?
— А никто тебе не виноват, что ты не видел уведомление! — Рубинштейн цвел, как майская роза. — Мы на работу все прислали. А ты же алкаш, бухал где-то и не явился! И срок выплаты тебе — две недели! Иначе поедешь на Воркуту!
Понятно, что это липовое решение, состряпанное по звонку. Я не юрист, но очевидно, что настоящий суд так быстро не делается — тут же просто подписали то, что велел местный барин. Хороший адвокат разнесет это решение в хлам, оно юридически ничтожно. Но когда это мешало власть предержащим? Да уж…
Я кивнул, давая понять, что услышал, но уже в дверях обернулся и, глядя в глаза Хусаинову, сказал ему очень тихим голосом, игнорируя остальных:
— Я уже жениху вашей дочери это говорил. Но думаю, он не смог запомнить столько информации. Поэтому повторю здесь, при всех. Созовите консилиум и проконсультируйтесь у независимых врачей, правильно ли сделана была операция, правильны ли были мои действия. А еще лучше — пригласите их из Москвы, из клиники имени академика Ройтберга. Там работают лучшие нейрохирурги у нас в стране и в мире. А потом, когда получите их заключение, я жду извинений. Адрес вы знаете.
С этими словами я вышел из кабинета. И даже дверью не хлопнул.
— Нигде! Больше в медицине тебе места не будет! — верещал вслед Хусаинов, и потом еще что-то кричал.
— Епиходов! Подожди, Сергей… — бубнил Харитонов.
Что-то кричали остальные, шумели, но я уже не слушал.
Быстрым шагом вышел из больницы, и вязкая досада резанула мое сердце. Я понимал, что эта страница моей жизни, увы, перевернута.
Система тренькнула и высветилась табличка:
Внимание! Критическая стрессовая