– Говорят, трактор его переехал. Мне тогда годик был. Я его видела только на фотокарточке. Мать была всегда на работе, ну или ещё где, мы с Раей росли. Вместе всегда и везде. Мне сестра дороже матери.
Бабушку Зину, мамину маму, я видела только раз. Накануне самого первого школьного сентября мы поехали на поезде куда-то очень далеко. Там был дом с белёными стенами и черепичной крышей, колодец во дворе и живые гуси. От колодца меня отгоняли, а вечером какой-то дядька, пахнувший кислым и прелым, отрубил топором одному гусю голову, положив его на деревянный чурбан возле грядок, прямо на моих глазах. Кажется, это было для меня потрясением, отбившим память о той поездке. Смутно проступает образ маленькой старушки в белом платке, завязанном под подбородком, что легко встряхивает огромную пуховую перину в цветастом напернике. Бабушка. Иногда от неё приходили письма. Мама читала их молча, с ровным лицом. Однажды я распечатала письмо, аккуратно острым ножом подрезав сложенный край почтового конверта. Там был клетчатый тетрадный листок, и крупные каракули, выведенные грифельным карандашом. В нескольких фразах с ошибками бабушка сообщала, что у неё всё хорошо, картофель собрали к спеху, а морковь поели кроты. Шура велела кланяться. Раиска вот собиралась приехать. А у Марьи постоялец был, заезжий, уехал и за месяц не заплатил. Я вложила листок в конверт и заклеила края. Мама не догадалась.
– А бабушка там, получается, одна сейчас живёт? – спросила я.
– Да не одна, их там много, родственниц и соседок. Они вместе привыкли. К детям в города не хотят уезжать. Но если что, Рая сказала – к себе заберёт. Она старшая, так полагается. Обувайся, пойдём бельё развешивать.
На этом знакомство с семейным прошлым было закончено. Мы молча вышли из подъезда и развешали простыни на натянутых между столбами верёвках, посидев напоследок на скамейке у подъезда: «перед сном полезно дышать свежим воздухом. Не сутулься, Полина, спину держи!» Из распахнутых соседских окон доносилась печальная мелодия прогноза погоды – "Manchester et Liverpool", воздух был напитан смесью запахов цветущей акации и жареных пирожков, из частного сектора неподалёку вполголоса кричали петухи. Низко-низко в закатном небе висели Большая медведица и Кассиопея, мир вокруг казался древним и душным.
Я получила паспорт всё с той же фамилией. И теперь моей целью было – уехать. Вырваться из города смерти, стыда и страха. Туда, где дети не рождаются без памяти и не умирают, не успев расправить крылья. Туда, где мир прекрасен и справедлив, а самое главное, широк настолько, что не приходится беспокоиться, что там скажет сосед, и как быстро сказанное облетит весь город, забивая пылью сплетен каждую щёлочку и закоулок. Туда, где меня никто не знает, и где я смогу начать жизнь с чистого листа! Что значит «с чистого листа», я толком не могла объяснить даже самой себе, но была уверена, что почему-то смогу начать чувствовать себя по-другому – свободней, раскованней и смелее, а все свободные люди обязательно счастливы.
Всё, что нужно сделать сейчас для этого – поступить в хороший, нет, в самый лучший университет. И я поступлю, обязательно! Надо только подтянуть математику – обязательный предмет для всех технических дисциплин. После шахмат, которые я не бросила и продолжала посещать занятия во Дворце спорта, меня потянуло в сторону техники, хотя хорошая память позволяла добиться успехов и в гуманитарных науках. Но там надо было много зубрить, это скучно, а мне больше нравилось решать задачи. Каждый раз, найдя правильное решение, я радовалась своему маленькому успеху: ощущая в эти секунды невероятный прилив сил, я вставала из-за стола, потягивалась, разминая все мышцы и косточки, и подходила к окну, вглядываясь в вечернее небо. Я воображала себя инженером-исследователем или учёным в морозно-белом халате, и картинка эта мне очень нравилась.
Я уверенно шла на золотую медаль, а это значило, что при поступлении мне придётся сдавать только один профильный экзамен. На технические специальности это были математика или физика. А в некоторые ВУЗы медалистов зачисляли вообще без экзаменов. Моей целью (не без помощи мамы) стала Москва. Из небольшого аэропорта Тушинска три раза в неделю туда летали самолёты. Считалось, что аэропорт построили для ближайшего областного центра, но все понимали, что важен совсем не он. У нас был даже целый «лётчицкий» квартал – там жили пилоты и другие сотрудники аэропорта. Только в этом квартале располагались четыре девятиэтажки-свечки Тушинска, единственные в округе. Каждый подъезд имел выход на открытую лоджию, где жители сушили бельё или ставили коляски и велосипеды, а мы с Катькой любили, догуляв по вечерам до «лётчицкого», подниматься на верхний этаж, выходить на лоджию и наблюдать взлёт и посадку самолётов на фоне заката. Я мечтала, что совсем скоро белый авиалайнер унесёт меня в красивую светлую жизнь, Катька мечтала, что выйдет замуж за лётчика. Она постоянно крутилась в местах проживания лётного состава, знакомясь с местными детьми. В квартале уже имелись молодые лётчицкие династии, и можно было видеть отца и сына, в красивой синей форме и фуражках, идущих по утрам на работу. Правда, мама мне говорила, что женятся лётчики преимущественно «на своих» – стюардессах или дочерях других лётчиков, но Катька не теряла надежды. В отличие от меня, она была активной и яркой, густо подводила карие глаза и брови, и медные свои волосы украшала разноцветными заколками и гребнями. А я по-прежнему носила серое и белое, без затей собирая волосы в «хвост». Иногда, на демонстрации или на школьные дискотеки, куда я раньше захаживала, высматривая Орлова, Катька завивала мне распущенные волосы плойкой и поливала лаком, добиваясь устойчивых крупных локонов.
– Польчик, ты красотка! – уверяла меня Катька, пальцами расправляя волосы на моих плечах. – Когда ты уже перестанешь дурить и займёшься внешностью?
Так же говорила мне и мама, только я им не верила. В зеркале я видела крупный нос с чёрными точками, настороженный взгляд серых глаз и редкие бесцветные брови, которые приходилось выщипывать, чтобы придать хоть какую-то форму. А самое главное – на меня не обращали внимания мальчики. В классе, где все уже давно, казалось бы, привыкли друг к другу (и к моей фамилии тоже), в последний учебный год произошла словно бы вспышка романтики. Мальчики писали девочкам записки, приглашая в летний кинотеатр, караулили за углом школы, чтобы предложить проводить до дома, звонили, чтобы быстро выпалить «ты мне нравишься», всё ещё стесняясь сказать это, глядя в глаза. Мне не писали