Я встала в затемнённом коридорчике перед дверью малого зала библиотеки и, аккуратно приоткрыв её, смотрела на Фёдора, и не могла насмотреться. Это заседание было посвящено поэзии, и Орлов декламировал Гарсиа Лорку – мой любимый «Ноктюрн пустоты» – скрестив на груди изящные руки. Ворот его белой рубашки был полурасстёгнут, профиль чётким контуром выделялся на фоне тёмной стены. Он был словно оживший с далёкой гравюры лорд Байрон, мой прекрасный загадочный рыцарь.
«Чтобы знал я, что всё безвозвратно» – прошептала я, повторяя движенье любимых губ, и упёрлась лбом в стену возле двери, закрыв глаза. Так я и простояла до самого конца, пока книголюбы не начали расходиться, оживлённо переговариваясь. Меня никто не заметил за распахнутой дверной створкой, пока я не шагнула и не окликнула вышедшего Орлова:
– Фёдор! Можно тебя на минуточку?
– О, привет. А Олег сказал, ты заболела. Что случилось?
Он развернулся и подошёл ко мне, взяв за влажную ладонь. Внутри у меня всё оборвалось: как же я мечтала об этом мгновенье! Это было высшей точкой нагромождения моих фантазий о нашем самом первом признании. Ну почему, почему всё происходит со мной не так?!
– Давай отойдём, – я потянула его в угол, – мне надо тебе что-то сказать. В общем, Федя, я молчать уже не могу. Ты, возможно, уже догадался. Ты мне нравишься, очень, давно, с самой школы. Я хотела бы… чтобы мы были вместе.
Орлов резко поднял руку и приложил ладонью ко лбу. Он смотрел на меня молча, широко раскрытыми глазами, и в них я видела горечь досады. И какой-то багровый отблеск глубинного огня, непонятно-непостижимого.
– Да, я догадался, – наконец тихо произнёс Фёдор, – но не думал, что ты решишься. Потому, что теперь мне придётся сказать тебе то, что я совсем не хотел. Мы не можем быть вместе. Прости.
– У тебя кто-то есть?
– Жанна, пожалуйста, я не собираюсь ни с кем обсуждать свою жизнь. Можешь думать, что хочешь. Но мне будет правда жаль, если мы расстанемся на таком негативе. Мне бы очень хотелось продолжить с тобой общаться, как раньше! Хотя так, наверное, уже не получится…
– Я всё испортила, да?
Орлов грустно улыбнулся и пожал плечами. Он выглядел очень расстроенным.
– Ты замечательная девчонка. Поверь мне, я разбираюсь в людях. Ты лучше всех, и ты обязательно найдёшь своё счастье. Просто не торопись.
– Лучше всех, но только не для тебя? – я чувствовала, что меня несёт, и пора это всё заканчивать, пока я не растеряла остатки лица и не устроила истерику прямо в библиотеке. Проигрывать надо уметь достойно. – Что ж, ну тогда и тебе – счастья, здоровья, удачи. И не переживай за меня. Со мной и правда всё будет в порядке.
Последним усилием воли я заставила себя развернуться и зашагать прочь.
Это конец. Всё было напрасно. Весь этот придуманный цирк с красивой фамилией и все мои ужимки и прыжки. Дерзкие наряды и раскованность. И хотя он сказал, что разглядел мою сущность, это всё не имеет значения. Потому, что дальнейшая жизнь без него не имеет смысла.
Я не помню, как добрела до общаги. В полумраке комнаты, где горела только настольная тусклая лампа, Ксюха молча обняла меня и усадила за стол, на котором стояли початая бутылка коньяка, две разномастные стопки и блюдце с нарезанными дольками яблока.
– Умер Максим – да и чёрт с ним! – Ксюха звонко чокнулась налитой рюмкой и хлопнула меня по плечу.
Первым, что я увидела утром, были листы анкеты, предусмотрительно убранные Ксюхой на подоконник. Под струившимся из открытой форточки ветерком листы трепетали белыми кончиками, как крыльями мотылька. Пахло зажаренными во взбитом яйце гренками.
– Проснулась? Садись, будем завтракать, – сказала бодрая Ксюха, разливая кипяток из электрочайника по мутным гранёным стаканам, где на дне залегали трухлявые комья заварки. – Крепкий чай – он с похмелья самое то!
Я на удивление чувствовала себя нормально.
– Да, сейчас, только умоюсь!
– Представляешь, Ерёма припёрся ни свет, ни заря! – сказала Ксюха, когда мы уселись с ней завтракать. – Я, конечно, тебя не стала будить. Начал спрашивать про анкеты, только я по глазам его вижу: о тебе беспокоится. Уж не знаю, рассказал ли ему Орлов про ваше вчерашнее, но он дёрганный был весь какой-то, на себя не похож.
– Думаю, не рассказал. Так-то Орлов не болтун.
– Значит, Ерёма просто переживает, почему не пришла, – Ксюха положила в свой стакан чая три ложки сахара и принялась неторопливо размешивать. – Ты давай, приходи в себя, и начинай думать, как в Самару поехать. Если надо – я могу сама с ним поговорить. Ну, а что? Скажу, что мы с тобою тогда поспорили. Быстро ли тебя рассекретят.
– Дурацкий какой-то спор, и дурацкая идея, – сказала я.
– Если есть идеи получше – давай обсудим.
– Я не хочу снова врать.
– Да понятно. Только вот говорить одному чуваку, что ты сделала так из любви к другому, полная лажа!
– Этого можно не говорить, – я отвела взгляд в окно. – Настоящая правда ведь в том, что я стесняюсь своей фамилии. Я её ненавижу. И из-за этого ненавижу себя. Это главная причина вообще всего, что со мной происходит!
– Так-так-так, – сказала Ксюха, нахмурившись, – мы же вчера закончили кукситься! Ну-ка, вдоооох – и успокоилась. Ты подумай, что мы сейчас обсуждаем реальный план, как фамилию эту тебе поменять. И реального кандидата, заметь, с нормальной такой фамилией. Будешь Полина Ерёмина. Как по мне, так вполне красиво звучит.
– Ксюха! Да что ты такое говоришь? Ты сама себя слышишь? – я оттолкнула стакан с чаем, чуть не опрокинув его на стол. – Да, я очень хочу поменять фамилию, я всё время про это думаю, с раннего детства, но не такой же ценой! Это подло – использовать человека в собственных меркантильных интересах!
– Ну и дура, – спокойно сказала Ксюха. – Я пытаюсь тебя спустить, наконец, на землю, с твоих розовых облаков. И не вижу ничего плохого в том, чтобы совершить подходящий обмен. Он тебе фамилию, ты ему постель. Ну, не понравится – разведёшься, делов-то. Фамилию после развода можно обратно и не менять. Главное, детей не торопись заводить.
Меня передёрнуло.
– Да не могу я, постель… Не представляю ни с кем, кроме одного человека! А человек этот мне вчера дал понять, что я его недостойна.
– Да уж, – безжалостно продолжила Ксюха, – ты с этим делом как-то подзадержалась. Не довела тебя до добра пустая романтика. Берегла себя для любимого, а