– Мне так жалко тебя, Поль! Такая молоденькая, и такое вот навалилось на плечи! – Валентина крепко держала меня под руку. – Я хочу сказать, чтоб ты знала: мы с Володей – твоя семья! Хочешь, оставайся, живи у нас! Хотя бы первое время. Я понимаю, после города тебе будет здесь скучно, но ведь потом всё образуется. Папу вылечат, он поправится и займётся работой, и своей, и твоей! Папка твой очень умный, и заботливый, я знаю, ты с таким не пропадёшь!
Я поморщилась, услышав «всё образуется». Почему-то, стоит кому-нибудь это проговорить, как всё получается с точностью до наоборот.
– Валь, спасибо! Вы очень хорошие! – сказала я. – Но правда, что я буду здесь делать, где работать? Учителем математики в школе? Но я детей не так, чтобы очень люблю, пацанов всех этих сопливых… Торговать на рынке? Даже не представляю. А садится на шею вам с дядей Володей – совесть мне не позволит.
– Да какая совесть, о чём ты! – махнула рукой Валентина. – Зато мы будем все вместе.
– Мне предложили работу на кафедре, – сказала я, – интересную и перспективную. Я уже согласилась, поэтому здесь я недельки на две, ну, на три – это максимум. Как ты думаешь, папа успеет поправиться? Мы сейчас с ним об этом поговорим. Я подумала, что мы можем вдвоём поехать! У него здесь должна найтись работа, сто процентов найдётся, такие специалисты всегда и везде нужны. А пожить мы сможем и у меня в общаге. Мне обещали отдельную комнату, а с комендой я как-нибудь договорюсь.
Ветер налетел внезапно, и на третьем этаже захлопали открытые рамы. Собаки хрипло залаяли, а потом заскулили, отброшенные группой посетителей, ринувшейся во входной проём.
– Идём! – Валентина проворно устремилась вверх по ступенькам крыльца. – Нам надо сразу на второй этаж, к главврачу.
Но мы не успели пройти через холл, как нас окликнул человек в застиранном до желтизны, прежде белом, халате с ёжиком седых волос на голове.
– Валентина Петровна!
– Ой, Андрей Иванович, а мы к вам! – заулыбалась Валентина. – Вот, познакомьтесь, это Полина, дочка, значится, нашего Юрия…
– Да-да, – доктор рассеянно посмотрел на меня и повернулся опять к Валентине. – Ночью Юрию стало плохо. Мы сделали всё, что могли. Организм был сильно ослаблен. Примите мои соболезнования.
Нет. Ну, так не бывает. Не бывает, чтобы всё сразу, на одного человека. Надо просто закрыть глаза, а когда они снова откроются, будет что-то другое.
Я зажмурилась и зажала уши руками. Главное, не отзываться. Пусть меня сейчас трясут за плечи и что-то кричат. Надо притвориться, что это не мне. Это не мне. Это не мне. Я просто больше не выдержу, я уже не могу!
И в этот момент у меня хлынули слёзы. Они копились так долго, что неудержимым сплошным потоком потекли по лицу. Я открыла рот, захлёбываясь, забулькала хриплым дыханьем, застонала утробным стоном. Меня подняли и куда-то понесли, уложили на твёрдую кушетку под ослепительно белым потолком и проткнули иглой, дав выход наружу скопившейся боли. И постепенно меня перестало трясти, я смогла сесть и попить воды из лабораторного мерного стаканчика. Валентина сидела рядом и плакала тихо, утирая глаза носовым платочком. Она достала из сумки ещё один и протянула мне.
– Валь. Как же жить-то теперь, а? – всхлипнула я.
– Жить как-то надо, – сказала Валя, – как получится, так и получится. Ты молодая ещё и сильная. Даст бог, не сломаешься. Ты потерпи, будет тяжело, но потом отпустит. Так со всеми бывает. Ты потерпи.
– Валь. Скажи мне, что жизнь продолжается, – я вспомнила утешительный заговор, что действовал на похоронах в Тушинске на меня, как живая вода.
– Жизнь продолжается, – покорно сказала Валя, и мне стало как будто бы легче.
– Валь, ты же знаешь, что дальше делать? Ну, с моргом там, с похоронами…
– Да ты моя девонька, не беспокойся! Всё сделаем правильно, по-христиански! Нам с тобой сейчас главное – выбрать отцу одежду. Мы сумки, с которыми он приехал, даже не разбирали, так и стоят на веранде. А нужен костюм. И рубашка, и туфли. Мы посмотрим, а не найдём, так поедем и купим. Вечером с кладбища человек придёт, они сами всегда приходят. Надо будет на стол собрать. И сегодня чтоб было, и завтра. Из погреба всё достанем, что есть. А Володя завтра с утра на рынок…
– А оркестр?
– Поля, какой оркестр? – Валентина посмотрела на меня с удивлением.
– Ну, хоронят всегда с оркестром. Обязательно нужен оркестр. Ты знаешь, как его заказать?
– Не бывает у нас оркестров, – развела руками Валентина, – на грузовике до кладбища довезут. А поминки в столовой закажем…
– Валя. Нужен оркестр. Это же мой папа, понимаешь? Здесь, в райцентре, куда надо пойти, чтобы был оркестр? И в больнице, в больнице должны точно знать. У кого здесь спросить? У Андрея Ивановича?
Я вскочила. Почему-то мысль, что папу похоронят без оркестра, была невыносима.
– Полюшка, сядь пожалуйста, – сказала Валентина. – Здесь нельзя кричать, милая. Успокойся. Здесь другие порядки. Никогда у нас не хоронили с оркестром. Здесь не как у вас, по-другому.
– Валя, а ты знаешь, как похоронили маму? Папа что-нибудь рассказал? – я вдруг поняла, что ничего про это не слышала. Я села рядом с Валей на кушетку и прижалась к её тёплому боку.
– Нет. Рассказал только, что похоронили достойно. На следующий день он продал квартиру, скупщику местному, за бесценок. Этих денег хватило на взятку за пропуск и какие-то там ещё документы для выезда. У них, у этих, уже всё продумано и просчитано. Просто совпало, что товарищ отца перед этим готовился уезжать. У него семья уже переехала, жена, дочка. Он последнее собирал. И отец наскоро к нему присоединился. Оставаться в Тушинске было ему невмоготу. Они в дороге спали прямо на досках в товарном вагоне, вещи свои стелили. И почти не ели ничего. Он приехал такой худой, заросший. И сразу лёг, и уже не поднялся. А я вот так думаю – горе его убило. Очень он Галку, маму твою, любил.
Они любили друг друга, и жили счастливо, и умерли почти в один день.
Похоронили папу на поселковом кладбище, возле высокой берёзы с раздвоенным стволом-рогаткой и нежно-белой корой. Я запомнила