– Глупости не повторяй, сколько раз тебе говорила! Юра, забери ребёнка, идите в комнату, мы дорежем окрошку и вас позовём!
Ожидание холодной окрошки, залитой терпким белоснежным кефиром, что вытряхивался хлопьями из стеклянных бутылок с тонкими зелёными крышечками из фольги, сгладило выдворение с кухни, и мы с папой уселись на диване в комнате, уткнувшись каждый в свою книжку. А уже после ужина, когда папа вышел во двор покурить, я встала за кухонной дверью, откуда звучали возбуждённые голоса.
– Ты просто забыла, Рая! – сказала мама. – Это тебе она смерть от болезни нагадала, эта цыганка вокзальная. Сколько нам тогда было? Тебе четырнадцать, мне двенадцать. Ух, как она за нами увязалась тогда на этой станции «Саратон». И ведь видела, что голытьба, взять нечего, в руках только сумки драные. Нет, прицепилась. Пьяная, что ль была? Помнишь?
– Да она просто ждала кого-то, – ответила тётя Рая, – стояла в пальто своём чёрном кургузом, в цветастом платке с бахромой, бубнила себе под нос: «саратон-саратон». Вроде ж посёлок так назывался рядом со станцией? Скучно и холодно, а тут мы плетёмся. Ты вообще с температурой, висела на мне. Ох, Галка, как она тогда в глаза посмотрела – у меня всё вскипело внутри. Бедные, говорит, сиротки, вижу – жить будете хорошо, но не до старости, скосит одну болезнь, а вторую пуля! А потом забормотала опять: саратон-саратон, будет у одной дочь, у второй будет слон, злосчастье уйдёт, счастье придёт…
– Так и было. А про пулю когда – на меня кивнула, и ткнула пальцем мне в бок. Да ты просто не видела! – мама громыхнула кастрюлей об раковину. – Я от слабости даже ойкнуть не смогла. Пуля-пуля, я с тех пор всё об этом и думаю, расстреляют, как дядьку нашего, которого с поезда сняли по дороге на поселение. Я потом же у матери спрашивала, но ведь молчали все, не добьёшься. Случайно подслушала, как она процедила кому-то, мол, болтал дядька много. А ты мне предлагаешь отсюда перебираться. Миллион анкет заполнять. Мы с тобой даже не знаем, что там за правда вскроется, может, за родословную нашу и к стенке…
– Ну ты совсем уже? Стенка. Нынче не те времена. Да и потом, ерунду же она наболтала, цыганка эта полоумная. Ну, смотри: пусть даже у тебя дочь, но никакого слона у нас сроду не было, даже фарфорового на комоде! А вас с Юрой проверили с головы до ног, прежде чем в Тушинск пустили на работу и проживание!
– Ты не понимаешь, – мама вздохнула, – я с тех пор чего только не передумала. Может, тогда проверили, да не допроверили, а потом как всплывёт! Я боюсь.
– А радиации не боишься? – тётя Рая возмущённо закашлялась. – Мрут же, как мухи, вокруг. Вы живёте здесь, как на вулкане, который может рвануть в любой момент. В смысле, что опомниться не успеете, как накроет болезнь – и в ящик! И не спорь со мной, Галка, у меня медицинское образование. Это город смертников, ведь не зря сюда такими калачами заманивают!
– Я не спорю, но мне кажется, ты нагнетаешь. Мрут кто от чего, по-всякому. А мы с Юркой только нормально жить начали. И потом, нам судом тут сидеть не присужено. Захотим – и уедем. Лучше посмотри, какое колечко новое – видишь, это александрит!
Замолчав на секунду, тётя Рая сменила тон:
– Ой, красивый какой! К твоим серьгам. Ну-ка, дай, я примерю.
– Я и Поле такое купила, – довольно продолжила мама, – в приданое. Там уже три кольца в шкатулке, цепочка, браслет…
– Да куда ж ты столько, ребёнку!
– Золото не сгниёт, – твёрдо сказала мама, – мы голодали, у неё всё будет! Ты пацанам своим на книжку тоже откладываешь. Лучше скажи, почему с работы не уходишь? Лёнька твой барином в МВД, вон икры чемодан притащила.
– Там ещё крабы и печень трески, Полечка чтоб поправлялась, худенькая такая!
Я на цыпочках отошла от двери. Лучше лечь спать, пока не начали снова кормить!
А разговор тот вечерний, странный, до поры до времени забылся, как забываются на утро ночные кошмары. Я спрошу обо всём у мамы только через семь лет, накануне вручения паспорта.
Глава 2. Новое пальто
Игоря хоронили осенью, когда из всех открытых окон доносились запахи варенья из айвы. Просто так этот терпкий вяжущий фрукт, похожий на смесь картошки и яблока, ели редко, зато вываренные в сиропе до прозрачности дольки айвы пользовались любовью даже большей, чем варенье из инжира или гранатовая пастила. Игорь варенье не жаловал по причине больных зубов, начинавших стремительно ныть от сладкого. Несмотря на задиристый нрав и вспыльчивый характер, крепкие кулаки и широкие плечи, зубных врачей Игорь продолжал бояться, даже дожив до сорока. Он работал электриком на Комбинате, был неулыбчивым и домовитым, по вечерам строил из спичек макет Петропавловской Крепости, приговаривая жене Тамаре: «Вот ещё немного подзаработаем, и уедем». Игорь с Тамарой были родом из Ленинграда, в Тушинск подались за материальным достатком и климатом, а на то, что шептали, отговаривая, знакомые, просто закрыли глаза. Игорь к врачу обратился, когда зубы и волосы уже начали выпадать, но ходил на работу до последнего, успев перевести на сберкнижку жены до последней копейки все причитающиеся выплаты.
Осень в Тушинске – время ворон. Они слетались на зимовку в город из окрестностей, где становилось мало еды, и крикливыми стаями оседали в кронах деревьев. Как ни странно, вороны никогда не сопровождали похоронные процессии и ни разу не были замечены на кладбище, облетая стороной даже пустырь, на котором кладбище обустроили. Вороны явно чурались Тушинской смерти, мутной и непонятной, но зато устраивали разнузданные пиршества в городской парковой зоне. Самая большая группа мигрантов располагалась в центральном парке, по которому с ноября по март уже почти никто не гулял. Крупные мазки густого вороньего помёта белели на тротуарах, скамейках, качелях, непрерывное карканье сводило с ума жителей близлежащих к парку домов.
Мне исполнилось десять лет, но я всё ещё бегала осенью в парк собирать сбитые ветром с деревьев бурые стручки акации. Если разделить такой плод на две части, можно найти «акациевый клей» – горько-медовую сердцевину, тонким слоем размазанную внутри между зёрен, похожих на маленькую плоскую фасоль. Добыча «клея» – развлечение совсем уж от скуки, гораздо интереснее ворошить листву под деревьями грецкого ореха, что ровными рядами были высажены в центре города, по аллеям и улицам, примыкавшим к главной площади, на которой гипсовый Ленин