Однако к 1922 году руководители турецкой и иранской компартий были убиты, арестованы, высланы или ушли в подполье, поэтому Второй съезд народов Востока так и не состоялся [60]. Однократно прошел и Первый съезд трудящихся Дальнего Востока. Это было не столь масштабное, зато более единое собрание коммунистов и представителей левых организаций Кореи, Китая, Японии, Монголии и Индонезии, состоявшееся в январе – феврале 1922 года в Москве и Петрограде с заявленной целью противостоять разделению сфер влияния в Тихоокеанском регионе, относительно которого западные державы и Япония договорились на Вашингтонской конференции несколькими месяцами ранее [61]. Как мы увидим, из‑за ряда кризисных политических ситуаций и резких изменений в политике самого Коминтерна его инициативы и съезды, поначалу воспринимаемые участниками с воодушевлением, ни к чему не вели, так что накопленная энергия растрачивалась впустую.
Хотя политические события за рубежом время от времени давали мощный импульс отношениям СССР с незападным миром, угасание надежд на революцию в Азии, а в конечном счете и провозглашенный Сталиным в середине 1920‑х годов тезис о «построении социализма в отдельно взятой стране» все больше оттесняли (полу)колониальный мир на периферию в глазах советской власти. Поражение Коммунистической партии Китая в 1927 году, когда ее силы были уничтожены войсками Гоминьдана, вынудило Коминтерн частично свернуть свою деятельность в Азии [62]. Приход нацистов к власти в Германии в 1933 году повысил вероятность еще одной войны в Европе, и советская внешняя политика в середине – конце 1930‑х годов была сосредоточена на этой, более насущной угрозе, тогда как отношения с африканскими и азиатскими колониями отошли на второй план. Последний удар по советскому антиимпериализму нанесли концепция Народного фронта, предполагавшая, в частности, союз с двумя главными колониальными державами, Великобританией и Францией, против Германии, и, в еще большей степени, Большой террор 1937–1938 годов, де-факто ликвидировавший Коминтерн и большинство платформ советского культурного интернационализма [63]. Национальный вопрос внутри страны тоже был решен к 1930‑м годам за счет формулы «дружбы народов», отразившей пересмотр более ранней антиимпериалистической политики коренизации и признавшей главенство России как «старшего брата» [64]. Таким образом, к началу Второй мировой войны Сталин пресек оба вектора большевистского антиимпериализма.
Однако прежде чем, опираясь исключительно на советскую историографию, делать вывод, что, когда первоначальный энтузиазм схлынул, советский извод марксистской традиции антиимпериализма пал жертвой сталинской реальной политики, так и не принеся никаких плодов, рассмотрим его с точки зрения колониальных сообществ, которым он должен был принести пользу. После того, что Эрез Манела назвал «моментом Вильсона», подъем антиколониальной активности сразу после Первой мировой войны (революция в Египте, Движение 4 мая в Китае, Первомартовское движение в Корее, все это в 1919 году, и Движение несотрудничества, основанное Ганди в Индии годом позже) принято объяснять словами Вильсона о праве народов на самоопределение и тем, как его обещания восприняли в колониях [65]. Виджай Прашад и Стивен Смит, независимо друг от друга, опровергли это утверждение, показав, что положения Декларации прав народов России (2 ноября 1917 года) не только звучали радикальнее, но и оставили куда более глубокий след, чем заявления Вильсона:
1. Равенство и суверенность народов России.
2. Право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.
3. Отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений.
4. Свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России.
В (полу)колониальном мире, как отметил Стивен Смит, эта Декларация и Обращение ко всем трудящимся мусульманам России и Востока, выпущенное большевиками месяц спустя, вызвали больший резонанс, чем их обещания экономических и социальных преобразований. Именно антиимпериалистические установки Октябрьской революции – подлинные, хотя для большевиков, безусловно, вторичные – нашли в колониальном мире больший отклик по сравнению с их антикапиталистическими заявлениями [66].
Но загадка и вдохновляющий пример Октября – «красной звезды над третьим миром», как называет ее Виджай Прашад, – не единственный вклад Советского Союза в антиколониальное движение в межвоенные годы [67]. Ближе к середине 1920‑х годов, после успеха интернациональных кампаний «Руки прочь от Китая!» и комиссии против жестокости в Сирии, основанная Вилли Мюнценбергом Международная рабочая помощь (одно из объединений Коминтерна) создала Антиимпериалистическую лигу. Эта удивительная организация, историю которой подробно реконструирует Фредрик Петерссон в своей диссертации «Вилли Мюнценберг, Антиимпериалистическая лига и Коминтерн, 1925–1933» (Willi Munzenberg, the League against Imperialism, and the Comintern, 1925–1933), пожалуй, являла собой наиболее значительную попытку объединить, по крайней мере символически, крупнейшие антиимпериалистические движения, главным образом в Азии, хотя Африка и обе Америки в ней тоже были представлены [68]. Наивысшая точка в истории Лиги – ее первый конгресс в Брюсселе в 1927 году, привлекший таких участников, как Джавахарлал Неру из Индийского национального конгресса, Джосайя Чангана Гумеде, президент Южноафриканского национального конгресса, и его соратник Джеймс Ла Гума, Мессали Хадж из алжирской «Североафриканской звезды», Мохаммад Хатта, будущий премьер-министр Индонезии, Хо Ши Мин, Джомо Кениата, первый президент Кении, долго сохранявший за собой этот пост, Али Джинна, первый лидер борьбы за независимость Пакистана, – и сочувствующих представителей Запада, в частности Альберта Эйнштейна [69]. Как пишет Петерссон, знакомство в Брюсселе, оживленные беседы и стремление разных антиколониальных движений продолжить сотрудничество привели организаторов из Коминтерна в изумление, а самих участников – в настоящую эйфорию [70]. Подтверждая значимость этого более раннего события, Сукарно на открытии Бандунгской конференции в 1955 году признал его вклад в борьбу с империализмом, вместе с тем разграничив инициативы Коминтерна и собственную: «В этой связи мне вспоминается конгресс Антиимпериалистической и антиколониальной лиги, прошедший в Брюсселе почти тридцать лет назад. На этом конгрессе многие выдающиеся делегаты, присутствующие сегодня здесь, познакомились друг с другом и обрели новые силы для борьбы за независимость» [71].
Притягательность советского антиимпериализма косвенно способствовала популярности русско-советской литературы у читателей и писателей (полу)колониального мира. Впрочем, как мы увидим в этой главе, советская словесность привлекала их и в силу факторов, имеющих большее отношение к литературе. В первые десятилетия XX века в Азии, Африке и Латинской Америке наблюдался всплеск интереса к русско-советской литературе, и в силу отдельных близких им черт политически ангажированные писатели этих регионов сочувствовали Советам. В 1920–1930‑е годы это притяжение на расстоянии обрело форму реальных контактов. В этой главе, опираясь в основном на архивные документы, а также на воспоминания и биографии участников, я очерчиваю две транснациональные сети, посредством которых авторы из этих регионов входили в советскую орбиту. Первая сложилась вокруг организации, не связанной с литературой, – КУТВ в Москве (1921–1938): некоторые его студенты, в частности Назым Хикмет, Хамди Селям, Эми Сяо и Цзян Гуанцы, впоследствии стали крупными писателями и долговременными посредниками между литературой СССР и своей страны. Во вторую сеть вошли собственно литературные советские организации межвоенного периода, и она представляет собой литературное пространство, сосуществовавшее и конкурировавшее с тем, что описала Паскаль Казанова [72]. Хотя оно и было ориентировано прежде всего на западных писателей и читателей, его силовое поле, принимавшее форму приглашений на международные писательские съезды, возможность публикации во включенных в эту сеть журналах и издательствах и, наконец, близость к очагу революции время от времени привлекали авторов из (полу)колониального мира. Поэтому еще до того, как в 1958 году возникли движение афро-азиатских писателей и особая среда, где второй мир вступал в диалог с третьим – о чем мы поговорим во второй главе, – руководители советских культурных ведомств могли похвастаться значительным числом африканских, азиатских и латиноамериканских литераторов, в межвоенный период вошедших в орбиту советской словесности.
Русско-советская литература в (пост)колониальном мире
История рецепции