«Второй мир» – менее спорный термин, поскольку его основания и природа объединяющего страны второго мира проекта понятнее. В отличие от третьего мира, это более централизованный блок, несомненным авторитетом для которого являлась Коммунистическая партия Советского Союза [7]. В этом плане диссиденты и изгнанники, даже жившие в этих странах или писавшие на их языках, не могли быть частью второго мира. Более того, условия ограниченной свободы, в которых находились официальные писатели, режиссеры и другие деятели культуры стран второго мира, вели к тому, что их взаимодействие с культурой третьего мира было опосредовано советским бюрократическим аппаратом – в широком смысле: от ЦК партии и правления союзов писателей и кинематографистов до отдельных литераторов и режиссеров, работавших в этих союзах. Однако современные исследования, посвященные второму миру и его внешним культурным контактам, показали, что мы, на свой риск, сводим этот аппарат к Кремлю. Разные советские институции – от Министерства внешней торговли, заинтересованного в иностранной валюте, и Министерства иностранных дел, стремившегося расширять зону советского влияния за рубежом, до Международного отдела ЦК КПСС, преследовавшего идеологические цели, – подходили к совместным культурным проектам СССР со странами третьего мира в зависимости от собственных задач, часто действуя наперекор друг другу. Важно, что именно советские писатели и режиссеры общались и работали со своими коллегами из стран третьего мира, а книги и фильмы последних читали и смотрели реальные советские читатели и зрители. Несмотря на то что все контакты такого рода тщательно планировались, они порождали непредвиденные дружбы, привязанности, а порой и конфликты. Более того, любые обобщения на тему «советского интернационализма» наталкиваются на крайнюю разнородность Советского государства (и в целом стран социалистического блока) и общества: как можно сравнивать 1937 или 1942 годы с 1979‑м или 1986‑м?
Хотя в целом страны соцблока интенсивно взаимодействовали с незападным миром, в этой книге речь не пойдет о странах второго мира за пределами СССР: восточноевропейских странах Варшавского договора и Югославии, Кубе и Китае до советско-китайского раскола. Китай – это, разумеется, отдельная и долгая история, причем на разных этапах он принадлежал и второму, и третьему миру, оспаривая претензии СССР и Движения неприсоединения на главенство в каждом из них. Революционная притягательность маоизма, в период своего расцвета имевшего сторонников от Парижа до Танзании и от «Черных пантер» в Сан-Франциско до наксалитов в Индии, порой делала его в глазах советской власти еще более опасным противником, чем Запад [8]. В 1960‑е годы не только объединение афро-азиатских писателей и кинофестиваль стран Азии и Африки, проводившийся тогда еще в разных городах, но также множество проектов третьего мира и коммунистических партий по всему миру разделились на просоветский и прокитайский лагеря [9]. Куба с ее культурным влиянием в третьем мире (укрепившимся благодаря ОСНААЛ), тоже высоко державшая революционное знамя и подчеркивавшая важность антиимпериализма и всемирной расовой справедливости, которым советский дискурс и внешняя политика не уделяли должного внимания, представляла собой гораздо более дружественную и лояльную соперницу [10]. Однако к концу длинных 1960‑х годов «культурная революция» привела внешнюю политику Китая к солипсизму и затормозила подобные инициативы, в то время как Куба вступила в «серые годы» советизации [11]. В целом, несмотря на постепенную утрату символической привлекательности, советская модель культурного интернационализма оставалась наиболее прочной и лучше обеспеченной ресурсами.
Югославия, входившая в число основателей Движения неприсоединения, стремилась к реализации собственных масштабных проектов в Африке и Азии [12]. Албания, тоже рано вышедшая из советского блока, подняла знамя мирового маоизма, брошенное Китаем в середине 1970‑х, и под этим флагом собственного антиревизионистского марксизма и ходжаизма привлекла небольшие группы азиатских и латиноамериканских коммунистов. Другое дело – страны Варшавского договора. Действуя в более широких рамках, диктуемых СССР, и вместе с тем с поразительной мерой свободы, они, следуя советским установкам, принимали незападных студентов, командировали специалистов и осуществляли проекты по строительству и развитию как на коммерческих условиях, так и в качестве проявления социалистической солидарности [13]. В силу сложных причин, связанных с принятой ФРГ доктриной Хальштейна, Восточная Германия поддерживала особенно интенсивные культурные связи с незападными странами, в частности выступила главным издателем Африканского национального конгресса [14]. Поэтому благодаря англоязычному издательству Seven Seas Publishers некоторые работы политически ангажированных африканских писателей, таких как Алекс Ла Гума, впервые вышли в Восточном Берлине. На этом фронте активно – активнее, чем Румыния или даже Польша, – действовала и Чехословакия, открывшая в Праге целый университет (Университет имени 17 ноября) для подготовки студентов из стран Азии и Африки. Однако в целом институциональные формы, учрежденные восточноевропейскими странами и Китаем в попытке наладить контакт с незападной аудиторией, предсказуемо следовали советской модели: союзы писателей и кинематографистов, уполномоченные следить за современным литературным и кинематографическим процессом в других странах, посылать за границу своих членов и принимать иностранных делегатов, индивидуально или же на писательских съездах, кинофестивалях или организационных собраниях; литературные журналы и издательства, отвечавшие за перевод литературы стран Азии и Африки на местный язык и наоборот; сеть кружков, способствовавших некоммерческому распространению кино и литературы.
Наконец, ко второму миру, пусть и с некоторой натяжкой, относится еще одна группа – западные культурные деятели левых взглядов, в середине XX века выступавшие главными посредниками между советской и незападными культурами. Хотя в книге я подробно остановлюсь только на одном из них – голландском документалисте Йорисе Ивенсе, – их роль в процессе передачи достижений левой культуры в межвоенный период, включая советский авангард 1920‑х годов, деятелям культуры третьего мира трудно переоценить. Другие, например Луи Арагон, французский поэт-коммунист, помогли советским культурным институциям установить контакты с франкоязычными писателями арабского и африканского происхождения в период, когда у СССР не было с ними прямых связей [15].
Таким образом, доступные ресурсы, структура и внутренняя цельность второго и третьего мира как участников совместных культурных проектов представляются весьма асимметричными. На уровне деятелей культуры советская сторона, где литераторы и режиссеры были объединены в Союз писателей и Союз кинематографистов, подчиняющиеся Отделу культуры ЦК КПСС, столкнулась в странах третьего мира с самыми разными политическими курсами, ситуациями и стратегиями. Однако было бы ошибкой принимать желание советского культурно-бюрократического аппарата (зафиксированное в его архивах) контролировать и направлять последние за действительность. Как мы будем наблюдать снова и снова, эта область контактов позволяла африканским, азиатским и латиноамериканским писателям и режиссерам воспринимать советские тексты и инициативы как ресурсы, из которых можно черпать избирательно, которые можно интерпретировать по-своему и радикально адаптировать к требованиям разнообразных локальных контекстов.
Как показывают примеры советской публики, на которых я буду иногда останавливаться в этой книге, в еще большей степени сказанное относится к потребителям культуры. Взгляд сквозь призму третьего мира существенно усложняет классификацию из двух категорий, на которые исследователи (по умолчанию) поделили советскую публику, – критически настроенной интеллигенции (инакомыслящих) и конформистов, с радостью читающих все, чем их кормит государство; при этом обычно подчеркивается, что первые ориентировались на Запад, а вторые питали интерес к мелодраматическим сюжетам, который советские прокатчики