Софья Разумовская слыла легкомысленной женщиной. Свекор ее не выносил и порицал кочевую жизнь супругов [137]. Василий Зиновьев, путешествовавший по Европе в 1784–1788 гг. в поисках высшей истины (он был посвящен в масоны в Берлине в 1784 г., посещал английские ложи, состоял членом лионских лож «Благотворительность» и «Шотландский капитул» в 1788 г. [138], свел дружбу с Луи-Клодом Сен-Мартеном), в июне 1787 г. встретился в Париже с Софьей Разумовской. По сведениям полиции, она приехала из Петербурга 12 апреля 1787 г. Зиновьев пишет в дневнике, что провел два чудесных дня с графиней, что их возвышенные беседы длились до двух часов ночи и что он подпал под ее обаяние [139].
В том же месяце Василий Зиновьев встретил в русской церкви Родиона Кошелева и его супругу Варвару, урожденную Плещееву, которая произвела на него огромное впечатление. Зиновьев воспринял ее как духовную сестру и в многочисленных письмах именовал ее «моя дорогая сестра». В частности, он рассказывал ей, как в Лионе познакомился с Терезой Провансаль, родной сестрой Жан-Батиста Виллермоза, которую в августе 1773 г. с дозволения Луи-Клода Сен-Мартена приняли в «Ложу Избранных Коэнов» [140]. Зиновьев представил супругов Кошелевых Сен-Мартену, и они подружились с «неведомым философом».
В том же 1787 г. Софья Разумовская общалась в Париже с Алексеем Бобринским, поручила Евграфу Комаровскому передать подарки свекру (шейный платок, жилет, пуговицы для камзола) [141]. По донесениям полиции, 29 августа 1788 г. она вернулась из курорта Бареж в Париж [142]. С осени 1788 г. по июнь 1789 г. она принимала в своем салоне дипломатов: русского посланника Ивана Симолина и прусского посланника барона Вильгельма фон дер Гольца.
В своем завещании, составленном в декабре 1802 – июле 1803 г., графиня Разумовская перечисляет многочисленные долги: покойному Сергею Плещееву, модистке Розе Бертен, многочисленным английским и голландским портным и поставщикам, французским аристократам, своим родственникам и горничной. Перед смертью она дарует вольную своим крепостным слугам и думает о Боге. Супруг ее повелел выбить на надгробном памятнике эпитафию:
Во мраке веры ты Спасителя любила,
Любила ближнего, порочных не судила,
Любила ты меня, любила всех людей,
Любовь к Спасителю был свет твоих путей [143].
Мистический термин «во мраке веры», возможно, отсылает к учению св. Иоанна Креста о «Темной ночи души»: «чтобы получить больше от Божьего сияния, нужно скорее слепнуть и идти, погружаясь во мрак, нежели отворяя очи» («Восхождение на гору Кармель», книга ІІ, гл. VIII), которое переняли масоны [144].
Как мы видим, в конце XVIII и начале XIX в. многие русские женщины тянутся к заветным знаниям, читают книги, встречаются с философами-мистиками. Для одних посещение смешанной масонской ложи – светская забава, для других – веха на пути духовного становления. Вернувшись в Россию, Варвара Кошелева продолжила мистические поиски.
Те, кого не видит полиция
В век Просвещения торговля между Россией и Францией идет достаточно активно, хотя и уступает торговле с Англией и Голландией [145]. Официальный торговый договор между двумя странами подписан лишь накануне Революции, в 1787 г. Численность купцов, приезжающих в Париж из Москвы и Петербурга, растет: восемь в 1774–1786 гг. и тринадцать в 1787–1790 гг. Но из них всего двое носят русские фамилии: Малышев и Походяшин, ибо до 1787 г. торговлю вели в основном выходцы из Франции и Германии.
Полиция практически не обращает внимания на православных священников. В донесении от 1 ноября 1742 г. встречается единственное глухое упоминание о некоем священнике, прибывшем из России и остановившемся в доме посланника, князя Антиоха Кантемира [146]. Лишь после 1785 г. полиция время от времени упоминает о службах в часовне при русской дипломатической миссии. Однако на протяжении века в Париже служили священники Даниил Яковлев, Андрей Геневский, иеромонахи Иосаф (Осип Шестаковский), Кирилл (Флоринский), Гервасий, священники Симеон Матвеев, Павел Васильевич Криницкий.
Не замечает полиция также крепостных, слуг и ремесленников, тогда как в списке русских подданных, находящихся в Париже, составленном Иваном Симолиным 27 июля 1790 г., числятся 12 бывших крепостных, которые давно обосновались в городе и обзавелись семьями [147].
Русские посольства
Если про жизнь русских мещан в Париже мы знаем крайне мало, то круг общения русских аристократов известен довольно хорошо благодаря их переписке, мемуарам и, разумеется, донесениям полиции. Аристократы хорошо (во всяком случае, старательно) вписываются в столичную светскую жизнь. Центр притяжения – дом посла, где справляют религиозные праздники, играют в карты, общаются, плетут интриги и передают сплетни. Первый из таких домов – Овернский особняк на улице Святого Доминика, где проживал князь Антиох Кантемир. Его секретарь, а затем поверенный в делах, потом полномочный посланник во Франции Алексей Гросс подражал ему, но без особого успеха, ибо родом был из вюртембергских мещан, особыми талантами не блистал и с высшей французской знатью не знался. После кончины князя он завел роман с его любовницей Энглебер, а затем с авантюристкой Франсуазой-Бенинь Ремон де Монмор, вдовой д’Аквиль.
Другие дипломаты, благодаря своей родовитости и любви к светской жизни, удачно встроились в парижское общество. Князь Иван Барятинский пробыл на посту посланника с 1774 по 1785 г., более всех остальных, за исключением его подчиненного, Николая Хотинского, поверенного в делах (1767–1774, 1780–1782), который многие годы жил с актрисой Деглан и в 1790 г. все еще находился в Париже. Правда, столь долгое пребывание Барятинского в Париже отчасти объясняется его долгами, ибо когда в конце 1770‑х гг. разнесся слух о его отъезде, местные лавочники обратились в полицию [148].
Князь Барятинский превосходно справляется с дипломатическими и светскими обязанностями. Он общается с послами как дружественных, так и враждебных держав, посещает самые престижные светские салоны: г-жи Неккер и г-жи Жофрен, герцогини Люксембургской и маркизы де Лаферте-Эмбо. Постоянно ходит в Оперу и Итальянский театр, на концерты духовной музыки и на ярмарочные спектакли. Он играет сам и, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, открывает свой дом для игроков, как это делают также посланники Венеции и Сардинии. Видимо, это приносило ему доход [149]. По вечерам он отправляется на улицу Бальифа к своей любовнице девице Жертрюд, которая родила ему двоих детей [150]. Т. е. ведет обычную жизнь дипломата его ранга.
По свидетельству мемуаристов и полицейских, Симолина, профессионального дипломата, не особо ценили в Париже, так как он «вел жизнь весьма уединенную, даже во многих отношениях несоответственную званию российского посланника» [151]. Всему виной происхождение – так же, как и Фридрих Мельхиор Гримм, Иван Симолин был сыном пастора, и двери аристократических салонов были для него закрыты. Однако во время Революции, в 1789–1792 гг., он выполняет важные дипломатические задания, анализирует быстро меняющиеся события, пытается маневрировать, отправляет на родину подданных Российской империи [152] и организует вместе с Гриммом неудачный побег королевской семьи в июне 1791 г., прерванный в городе Варене.
Русские салоны
Русские вельможи вносят свою лепту в светскую жизнь: задают в Париже концерты, балы, званые обеды и ужины, не говоря уж о карточной игре. В 1772–1779 гг. дом графа Александра Строганова славится своим гостеприимством. Он держит открытый стол, летом устраивает концерты в загородном доме в Пасси, а зимой на улице Монмартр. У него играли по-крупному в бириби и в карты, банк держали банкометы из Пале-Рояля [153]. Граф собрал замечательную коллекцию картин и скульптур.