Анна была самая обыкновенная женщина. Она боялась состариться и хотела иметь детей от Поклукара. Потому что он был ни на кого не похожий. Или еще от кого-нибудь. Она была добрая, но эту свою доброту она прикрывала озорством, которое граничило с распущенностью. Или это только так казалось. «Пока кончится война, я состарюсь, — не раз говорила она себе. — Я и сейчас уже слишком стара для него, потому я ему и не нравлюсь. Пришел ко мне за наукой и больше не появляется». Она завидовала Марии, ее молодости, знала, что в этом ее преимущество, ее сила, ее перевес. И тут же объясняла себе самой, что двадцать пять лет — это тоже молодость, молодость и зрелость. «Значит, я еще молодая и мне нужно жить». Когда она узнала, что ее считают любовницей Пишителло, она сначала рассердилась, а потом ей стало смешно. Болваны. Каждый вечер он вышагивает по комнате и пишет письма невесте. «Carissima Giulietta…» [19] Сейчас он получил отпуск. Скоро состоится священный обряд в каком-нибудь мрачном соборе… И вообще это не мужчина. Какое счастье, что он не мужчина. Если бы он был мужчиной, было бы ужасно. Ее бы остригли, как Филомену. А так она будто живет по соседству со старой девой. Господи, до чего все это глупо!
Она встала, подошла к двери, вернулась обратно.
Теперь она была уверена, что я не приду. Когда это все было? В саду у Кайфежа распускались деревья. Она была в хорошем настроении, весна играла в крови. Утром она смотрела, как я сплю. Лицо у меня было бледное. Ей стало жаль меня, ведь я измучился. Она меня мучила нарочно. Играла со мной, как сытая кошка. Ей казалось, что мне это полезно. А ей было приятно.
Она снова встала и высыпала смолотый кофе в кипяток. Сняла туфли на высоких каблуках и надела домашние. Подумала, что в домашних туфлях она кажется слишком маленькой, и сердито сбросила их. «До чего же я глупая, — подумала она, — ведь он меня знает. Какая есть, такая есть». Снова надела домашние туфли и стала прислушиваться. Ей показалось, что я подурнел, вырос и помрачнел. Когда она спросила, почему меня не видно, я пожал плечами. Потом я сказал, что переночую у нее, если можно. «Переночую», — вспомнила она. Переночую, сказал я. Переночевать. Ночлег. «Да, — повторила она про себя, — пере-но-че-вать. А разве так он сказал? Как странно: я его соблазнила и поэтому он теперь меня пожалел». Ей вдруг подумалось, что теперь, если бы я пришел, все было бы по-другому. Она бы вела себя как семнадцатилетняя девочка. А в тот раз она будто обокрала меня. Забралась в мои мечты и замутила их нечистыми помыслами о своем теле. «Почему же нечистыми? Откуда это слово? Разве я недостойна любви?» Она знала, что с моей стороны это была всего лишь вспышка страсти, смешанной с любопытством, с желанием причинить боль той, которая не подпускает меня к себе. «Поэтому он и не появлялся, — говорила она себе, — в его глазах я была гадкой, грязной, шлюхой, которой нужен кто-то, все равно кто. Это было и прошло».
Когда я постучал, она обернулась в замешательстве. Не поверила своим ушам. Я постучал еще раз. В темноте я не мог рассмотреть звонка. Она подбежала к двери и отперла.
— Как ты долго!
— Долго, — пробормотал я. Снял дождевик и повесил его на вешалку вместе с кепкой. Ничего не говоря, вошел в кухню. На плите кипел кофе. Она отставила его в сторону и присела у стола.
— Есть хочешь?
— Нет, Анна, — ответил я, помолчав. Она видела, что я очень устал или чем-то подавлен. — Анна, — сказал я, — ты не думай, что это я к тебе пришел.
Она опустила глаза, сложила руки на коленях и ответила:
— А я и не думаю.
Улыбка вышла нелепая.
— Анна, мне нельзя идти домой. Поэтому я прибежал к тебе. Со мной тут случилась одна вещь. Мне надо убедиться, будет ли меня искать полиция. Вероятность велика. Пока я этого не узнаю, мне нельзя появляться дома. И вообще я не хочу возвращаться домой.
Анна улыбнулась. Ей, очевидно, было приятно, что мне нужна именно ее помощь. В этом было что-то материнское. Да ведь у нее вполне могли бы быть дети, подумал я. Ей надо иметь детей. Она легко поднялась, стала наливать кофе.
— Пей, я рада, что ты пришел.
Я смотрел на нее строго, испытующе.
— Анна, — спросил я, — правда, что ты живешь с этим итальянцем?
Она замерла. Поставила на стол кофейник и немного погодя ответила:
— Что, и ты тоже так думаешь? Нет, Нико, неправда, это сплетни. Если бы ты его видел, ты бы не стал спрашивать. Я его пустила на квартиру сразу, как они пришли. У меня и в мыслях не было, что такое могут подумать.
Я смотрел в сторону. Мы молча прихлебывали кофе. Анна взглянула мне прямо в лицо. Возникло такое чувство, что мы сравняли старые счеты и снова стали друзьями. Я верю ей, сказал я себе, хотя у меня достаточно причин ей не верить. Ее черные глаза были блестящими и чистыми. Нет, эта женщина не станет себя продавать. Я должен или поверить ей, или немедленно уйти. Уходить мне некуда.
— А как же школа? — спросила она.
— Никак. Я рад, что от нее отделался. Давно пора. И из дому тоже вырвался. Если останусь жив, сдам на аттестат — и готово. А сейчас все равно — что я с ним буду делать?
— А если тебя будут искать?
— Скроюсь. Весной вообще уйду из города.
Она улыбнулась.
— А я… я бы тоже… ушла из города.
Она пригладила свои черные волосы, налила мне еще кофе и заговорила о другом. Смотри-ка, подумал я, вроде знаешь человека, а на самом деле не знаешь. Спал с ней, а не узнал ее. Я ведь никогда ни о чем ее не спрашивал. Мне стало стыдно. Она отдалась мне, как умная, зрелая женщина, которая хочет одарить юношу всем, что у нее есть, сознавая, что потом я ее забуду.
— Конечно, — сказала она, — это была не любовь. Меня потянуло к молодому мужчине. Ты меня пожалел, и поэтому я была так жестока. Молчи, я знаю, я тебе не нравлюсь. Тебе было со мной противно. Я уже слишком стара для тебя. Я просто поддалась увлечению.
Она встала, шагнула в сторону,