— Ведь я-то ему не доверял. Я для него всегда был чужим, как он сам был чужим для всех. — Точно не он всех нас, своих детей, поставил на ноги. Сердце его вдруг обожгла жгучая ревность. — А мне он ничего не передавал?
— Он просил вам передать, чтобы вы не тревожились понапрасну. Пейте, сосед, и закусывайте! Мы так скромно встретили Новый год. Да и сейчас все очень скромно, только теперь появилась надежда…
— Надежда, — пробормотал отец. Он задумчиво смотрел в освещенные окна.
— А каково сейчас тем, кто на улице, — вздохнул учитель, проследив за его взглядом.
— В последнее время парень был какой-то чудной, — заговорил отец. — Я думал, он влюбился. Он никогда не говорил мне, куда ходит. Часто являлся домой после полицейского часа. Я его предостерег. Он ответил, что заигрался в карты. Врал, наверно.
— Хороший чай ты заварила, — сказал с любовью учитель дочери. — Из тебя выйдет прекрасная хозяйка.
— Это правда, — подтвердил отец и тоже взглянул на нее. Она ниже наклонилась над чашкой. Глаза ее были влажными — наверное, от пара. Затем она поднялась и молча вышла.
— Ты что? — встревоженно воскликнул учитель ей вслед. — Она в том возрасте, когда дети становятся странными, — пожаловался он соседу.
— Ах, дети, — сказал меланхолически отец.
— Дети — это особый мир. Мы, старшие, не в состоянии ни понять их, ни судить о них. Они живут совсем не так, как мы в те же годы.
Он задумчиво посмотрел на отца. Отцу показалось, что его пытаются в чем-то убедить. «Да не надо меня убеждать», — подумал он.
— Одну минуту, — учитель встал. — Я посмотрю, что там с девочкой.
Он вышел и тут же вернулся.
— Ее нет нигде, — сказал он озабоченно. — Просто как сквозь землю провалилась. В дровяной сарай она не могла уйти — ключ на кухне. Да и следов на снегу не видно.
Он сел, на лице — растерянность. Отец разглядывал его, размышляя о том, сколько же ему может быть лет. «Он моложе меня, — подумал он, — и все-таки выглядит очень старым».
Пришла Мария.
— Где ты была, Мария?
— Я бегала в сарай за дровами, — ответила она, не глядя на него. Собрала посуду и тихо вышла.
— Ваш сын, наверное, так же играл в карты, — грустно сказал учитель, — как Мария бегала сейчас в сарай за дровами.
Они посмотрели друг на друга и усмехнулись. Затем отец поднялся и простился.
— Иди ко мне, — сказал я ей.
Она решительно ответила:
— Нет, не сейчас, нет.
Ставни были прикрыты неплотно, и полосы ослепительного света пересекали комнату. Резкая черта разделила ее лицо от лба до подбородка на две неравные части. Я смотрел на нее не в силах отвести глаза. «Нет», — сказала она. Она хотела знать, почему я скрываюсь именно у Анны. И уже во второй раз я ответил: «П о т о м у ч т о». Она не хотела шагнуть дальше порога, не хотела сесть и потому стояла. Я сидел на краю постели Пишителло и, не отрываясь, смотрел на нее.
— Ты ничего не понимаешь, — сказал я, — ты мне не веришь, потому что не любишь меня, и я тебя теперь ни о чем не попрошу.
— Это неправда, — сказала она сердито. — Зачем тебе понадобилось идти к Анне?
— У меня ничего нет с Анной, — повторил я, — ничего, совершенно ничего.
— Все равно, — холодно ответила она.
Я увидел ее лицо — на мгновение оно оказалось целиком на свету, а затем целиком в тени. Я подумал, хоть бы она спросила, почему я не пришел к ней. Я бы рассказал ей почему, рассказал. И ни о чем не буду просить. Если только ревность служит подтверждением любви, спасибо и на том. Я слышал, как она спустилась по лестнице, встал, распахнул окно и открыл ставни. «И с ней я тоже порву», — подумал я ожесточенно. Я зажмурил глаза от щемящего блеска снега, от мороза, пробравшегося в комнату. Закрыл окно и опять подошел к кровати. Лег на спину и взялся за «Лунные пейзажи». Я открыл книгу, прочел несколько строк. Прислушался. В саду тополь освобождался от снега — белый ком постепенно соскользнул с его черных ветвей с глухим звуком, и ветви упруго выпрямились.
С потолка на меня смотрело огромным горящим глазом циклопа мое одиночество.
— Мария?
— Да, папа!
— Поди сюда!
— Сейчас.
Она подошла и остановилась рядом. Он подвинул стул, и она села напротив. «Что-то случилось, — подумал он, — надо ей помочь». Нельзя допустить, чтобы она блуждала по лабиринтам девичьих забот одна.
— Что с тобой, Мария?
— Ничего.
— Где ты была?
Уголки ее губ задрожали. Она опустила глаза и сказала:
— Наверху.
— Где наверху?
— У Анны.
— У Анны?!
— Да, у Анны. Там скрывается Нико.
Он удивился. А он-то говорил с отцом так, как будто я скрываюсь где-то далеко. Где-то в надежном месте.
— Он что, не решился прийти к нам? И почему именно у Анны?
— Почему? — прошептала она, чертя туфлей по полу. — По совершенно особым причинам, папочка, но мне они неизвестны.
— Какие же это причины? Какие тут могут быть причины?
— Не знаю, — повторила она.
Учитель про себя усмехнулся и подумал, что надо подходить к ней по-другому, иначе они не договорятся. Девочка стесняется. Девичья скрытность.
— Ты расстроена?
— Да нет.
— Ты плакала.
— Нет.
— Зачем ты меня обманываешь?
— Если я тебе говорю, значит, нет.
— Ты его любишь?
Она подняла на него влажные глаза. Почертила туфлей по паркету, потом отец услышал ее ответ:
— Нет, папа.
«Так-так, — подумал он, — она его любит, конечно, она его любит. А я, разумеется, ничего об этом не знаю. Ох эти дети!»
— Вы целовались?
— Да, — сказала она. — Ты еще долго намерен меня мучить?
— Я не мучаю тебя. — Его голос был сух. — Я хочу тебе помочь.
«Конечно, — подумал он, — они целовались. Поэтому она иногда бывала такая сияющая. Бедные дети. Трудное время выпало для любви». Он взял ее за подбородок.
— Смотри мне в глаза! А он тебя тоже любит?
— Да, я думаю. Хотя не знаю.
— Прекрасно, — пробормотал он, — не знает, однако думает. И вы с ним были близки?
Она посмотрела на него гневно и изумленно, он видел, что она готова вскочить.
«Ее легко обидеть, — подумал он, — надо осторожнее. Не отпугнуть». Ему показалось, что он слышит древнюю и вечно прекрасную песню. Дочь опустила голову и сжала ладони.
— Нет.
Он не знал, вздохнуть ли ему свободно или встревожиться. Сам себе он вдруг показался смешным и глупым, этакий