Была ли трагедия престарелой женщины возмездием за грехи молодости? Ведь в свое время, еще до войны, Васильевы въехали в не принадлежавшую им квартиру, в которой жила тогда беспомощная, дряхлая мать художника Беренгова, что умирал в больнице от туберкулеза. Васильевы якобы стали ухаживать за старушкой, в результате чего несчастная среди зимы оказалась буквально на улице. Кое-как добравшись до Песков, она по очереди жила у друзей Беренгова – Завьялова, Куприна, Хвостенко и других художников. Вскоре она умерла, а роскошная квартира, обставленная старинной мебелью, с фарфором и драгоценностями, бесплатно перешла в собственность Васильевых, никогда не вспоминавших о своей благодетельнице.
Александр Александрович Дейнека
Александр Александрович Дейнека в 1946 году купил дачу в Песках и стал нашим соседом. Дом был запущенным, и Александр Александрович со всей энергией занялся его перестройкой. Из двух небольших комнат сделал мастерскую; лестница на второй этаж вела в светелку, где он любил отдыхать. Большое, во всю стену, окно мастерской, сделанное по его рисунку, напоминало витрину магазина. Перед окном он посадил голубую ель. Забор Александр Александрович тоже перестроил, соединив штакетник крест-накрест, как дранку под штукатурку. В мастерской у стены стояла тахта с красивым полосатым паласом, который он много раз писал, – известный натюрморт «Гладиолусы» написан на его фоне. На полу, на красивом пушистом ковре с розами обычно лежал, развалясь, серый сибирский кот. Кроме мольберта в мастерской стоял скульптурный станок. Александр Александрович любил резать скульптуры из дерева. Как-то при мне он сделал по памяти обнаженный женский торс. Иногда он мне говорил: «Ну, дай я посмотрю ногу. Тебе надо бросать живопись, иди в натурщицы. Не женское дело быть художником». Я тогда училась в Московской средней художественной школе, бурно ему возражала, иногда даже грубила, после чего мы по нескольку дней не разговаривали. Потом при встрече он, похлопывая меня по спине, говорил: «Ну, хватит дуться, пойдем пройдемся!» Мы шли на поляну, где паслись лошади; срывали траву и кормили жеребят.
Он остался в моей памяти человеком большой физической силы: фигура спортсмена – широкие плечи, узкие бедра. Коренастый, ниже среднего роста, он казался выше благодаря своей выправке. Носил черные костюмы и туфли на довольно высоком каблуке. Голова чуть продолговатая, огурцом, лысая, крупный нос, серые небольшие, но острые глаза, двойной массивный подбородок. Смеялся Александр Александрович оглушительно, в ряду крупных зубов поблескивал золотой. Ходил он, засунув руки в карманы, слегка покачиваясь. Характера был неровного: когда «взрывался» – словно буря проносилась, но довольно скоро наступало затишье.
Мне было очень интересно наблюдать, как он работал. Сначала делал подробный эскиз. Пропорции, динамика при изображении спортсменов или в многофигурной композиции продумывались им до мельчайших деталей. Цветовые отношения брал так точно, что, не задумываясь, все запечатленное в эскизе переносил в картину. Я помню, как он делал цветной картон для мозаики «Мальчики на пляже». Рисунок его получался тоже предельно точным.
Художник Г. М. Гордон, который еще молодым вместе с другими работал по эскизам Александра Александровича для парижской выставки, рассказал мне эпизод, характеризующий его как человека крутого и крайне требовательного. С эскиза Дейнеки делали большое панно. Платье на женской фигуре написали смесью кадмия, английской красной краски и краплака. Пришел Александр Александрович, посмотрел и сказал: «Разве это цвет для платья? Сделайте смесь кадмия с капутмортумом». Он заставил все смыть и написать снова.
Он очень любил витражи в пражском храме Святого Вита XIV века. «Знаешь, – вспоминал он, – там даже тени от фруктов сделаны так, будто это не муляжи, а живые плоды лежат на солнце. Буквы на книгах декоративны, ярки. Причем каждый витраж в своем колорите; один – в синем, другой – в фиолетовом, третий – в желто-золотом. И ничуть не разбивают плоскость стены, наоборот, дополняют ее». Дейнека делал свои мозаики тоже цветными, в них было много воздуха и света.
Александр Александрович не признавал разделения живописи на жанры и говорил, что настоящий художник должен уметь делать все. Многие наши известные художники, особенно хорошие рисовальщики, занимались скульптурой. Это относится и к Дейнеке. Его скульптуры монолитны, пластичны, выразительны. Он говорил: «Хочешь представить, как это будет выглядеть в живописи, вылепи из глины хотя бы маленькую скульптурку. Смотри, твой отец – прекрасный рисовальщик, а почему? Да потому, что он делает барельефы и рельефные миниатюры лучше многих скульпторов-профессионалов». Александр Александрович имел в виду всемирную выставку в Нью-Йорке, для которой отец лепил миниатюрные рельефы из пластмассы. «Возьми Володю Васильева, – продолжал Дейнека, – какие прелестные вещи он делает из керамики, как они пластичны, и в то же время в них как бы заложена большая форма, поэтому они и смотрятся монументально».
Дейнека организовал Московский институт прикладного и декоративного искусства, пригласил замечательных педагогов: Владимира Фаворского, Екатерину Белашову, Владимира Козлинского, Владимира Васильева, Виктора Васина, Павла Соколова-Скаля. Там были факультеты стекла, керамики, металла, дерева, монументальной живописи. В институте имелись хорошо оборудованные практические мастерские, где студенты могли не только учиться, но и зарабатывать себе на жизнь. Мы точили хрусталь для люстр, делали металлические изделия способом гальванопластики. Когда Александр Александрович брал большие заказы во флорентийской мозаике, исполнение их он поручал студентам. В мастерских создавались портреты ученых для конференц-зала МГУ и другие работы. Студенты любили Дейнеку и стремились попасть к нему в мастерскую, хотя он был очень строг, особенно с девушками.
У него было несколько любимых учеников, от которых, однако, он требовал полного послушания и покорности; в противном же случае был нетерпим и ироничен. Как-то Боря Пятницын делал мозаику, и что-то у него не получалось – он злился, ругался вслух. Почувствовав за спиной взгляд, обернулся и увидел беззвучно хохотавшего Александра Александровича. Боря покраснел, а Александр Александрович сказал: «Ну-ну, давай дальше». Фигура в мозаике стояла на одной ноге, и он ехидно спросил: «А вторая-то будет?» Все вокруг хохотали, а Борис чуть не плакал от обиды.
Как-то придя в класс, Дейнека увидел, что натурщица ежится в залатанном стареньком халате.