Владимир Александрович Васильев любил рассказывать историю, которая родилась в недрах института.
Как-то на занятиях в своей мастерской он увидел карикатуру: одна из студенток идет рядом с кряжистым Дейнекой, который ведет за ручку амурчика с палитрой. «Что это значит?» – сурово спросил он. Студенты, сдерживая смех, стали объяснять… Завуч МИПИДИ Мария Антоновна невзлюбила одну из его студенток и всячески ее притесняла. Та пригрозила, что пожалуется директору Дейнеке. На следующий день Мария Антоновна ехидно спросила у нее: «Ну что, пожаловалась?» – «Да». – «Ну и что?» – «Он в меня влюбился». Мария Антоновна, приняв это заявление за правду, оставила студентку в покое. Зато студенты с любопытством наблюдали за развитием «романа». Девушка фантазировала вовсю: Александр Александрович от нее без ума и собирается подарить ей «Волгу» черного цвета, только она хочет голубую… Потом сообщила, что ждет ребенка… И ребенок родился. «А дальше что?» – заинтересовался Васильев. Следовало продолжение. Оказывается, эта студентка, заинтриговав всю кафедру, смело продолжала свое повествование. «Я очень честолюбивая, – говорила она сокурсникам, – а Александр Александрович теперь уже не директор МИПИДИ. Директор же Алешин не в моем вкусе». Мария Антоновна принялась за свое, но жаловаться к Алешину студентка не пошла, так как не хотела «изменять своим привязанностям».
На самом деле все и правда огорчились, когда Александру Александровичу пришлось уйти, – говорили, что он не согласился с чьим-то решением принять в институт студента без экзаменов.
В 1952 году, вскоре после ухода Дейнеки, институт расформировали, а на его базе создали Строгановское высшее художественно-промышленное училище.
Несмотря на общительный характер, Дейнека редко сходился с людьми по-настоящему, так как был очень резок в оценках и не шел ни на какие компромиссы. Своего любимого ученика Бориса Милюкова очень ценил за талант, но независимость Бориных суждений и поступков часто повергала его в ярость.
Я попросила Милюкова рассказать о Дейнеке, и он вспомнил запавший ему в память эпизод. Дейнека руководил монументальной мастерской в МИПИДИ, где учился Борис Милюков. Александр Александрович взял заказ на роспись двух панно для международной выставки в Брюсселе. Под его руководством и по его эскизам работу выполняли бывшие его студенты, которых он пригласил. Среди них оказался и Милюков. Дейнека поручил ему писать небо с облаками. Панно имели очень большие размеры, и Милюков работал на лесах. Сам же Александр Александрович закрасил лужайку перед зданием университета, изображенного на панно, какой-то ядовито-зеленой краской. Боря долго наблюдал за его работой, внутренне не соглашаясь с ярким открытым цветом, и всем своим видом пытался показать свое неодобрение. Это не ускользнуло от зоркого глаза Александра Александровича.
– Что, не нравится? – спросил он.
– Нет, – ответил Борис.
– Ну, возьми кисть да поправь!
Когда все ушли, Милюков стал подбирать цвет зелени. После долгих поисков развел красивый сложный цвет холодного оттенка, напоминающий французский, и так увлекся, что записал им весь низ панно. Утром пришел Дейнека.
– Разве это цвет? – ехидно спросил он.
– А что же?
– Говно это, а не цвет, – раздраженно ответил Александр Александрович.
Встав в любимую позу, сложив на груди руки, он даже побагровел от гнева. Это был удар по его самолюбию. Борис поднялся на леса, а Дейнека, увидев, что никто не смотрит, взял кисть и, разведя яркий цвет, мазнул несколько раз по холсту, отошел, посмотрел, да так и оставил написанный Борисом кусок.
Я не раз с разными просьбами обращалась к Александру Александровичу, когда он возглавлял Академию художеств, и никогда не получала отказа. Помню, как праздновали его 60-летие; желающих поздравить академика съехалось очень много. Я купила 60 роз и подарила ему; он был тронут и, расцеловав меня, сказал: «Ты всегда сделаешь так, что запомнится на всю жизнь». Вскоре после этого юбилея Дейнека стал болеть – его сильная шея на широких плечах так похудела, что художник стал казаться ниже ростом. Мощь, которая была так свойственна его облику, сменилась беззащитностью и какой-то обреченностью. Тяжелая болезнь в конце концов сломила могучий организм.
Прошло много времени; годы ученичества у такого мастера, каким был Дейнека, принесли плоды. Из созданного им Московского института прикладного и декоративного искусства вышло много хороших художников, скульпторов, прикладников: Андрей Васнецов, Борис Казаков, Алексей Штейман, Мерперт, Борис Милюков, Казарянц, Борис Тальберг, Руслан Кобозев, Игорь Пчельников, Ирина Лаврова, Дмитрий Жилинский, Нина Жилинская, Татьяна Соколова, Марта Жидкова.
Картины его любимого ученика Бориса Милюкова украшают художественные галереи многих стран мира. Борис говорил мне, что не хочет, в отличие от многих других художников, за бесценок отдавать свои произведения на Запад (хотя его просто одолевали «любители» искусств из Италии, Германии, Франции и других стран); что хочет оставить все в России, и я не стала его переубеждать. Не знаю дальнейшей судьбы его картин, но думаю, что по прошествии немногих лет картины Бориса Милюкова займут достойное место в лучших музеях у нас и за рубежом.
О моих авантюрах и тех, кто был рядом
Как я взрывала Манеж
В 1962 году, когда я стала популяризировать состав для сохранения камня – защитное покрытие ганозис, открытое моим отцом еще в 1935 году, – две мои работы в технике энкаустики были исключены из экспозиции выставки «Советская Россия» и вывезены из Манежа за несколько часов до ее открытия. Чтобы выставиться в Манеже, надо было пройти три тура художественных советов, в которые входили так называемые ведущие художники нашей страны. Справедливости ради надо сказать, что в выставочных комитетах и советах работали и порядочные, талантливые художники, такие, как Витя Попков, но их, к сожалению, было немного.
После отборочных туров по выставке проходился Главлит, чтобы не допустить в картинах какой-либо крамолы, и только потом картины развешивали. Манеж, естественно, не вмещал работ всех художников, и менее благонадежных отправляли в ссылку по дворцам культуры или в маленькие выставочные залы.
Мне позвонил доброжелатель и сказал, что мои работы сняли. Я побежала в мастерские. На моем четвертом этаже стояли Коля Пластов, Лидия Бродская, Гелий Коржев и зять художника Чернышева Андрей Горский. Я бросилась к Гелию Коржеву – он был председателем экспозиционной комиссии.
– Геля! Ты знаешь, что сняли мои работы?
– Да, это я дал указание, надо было повесить работу художника с периферии.
Разъяренная, я бросилась в атаку:
– Взял бы да снял своего «Одноглазого» и повесил бы художников с периферии! Бомбы на вас, паразитов, нет, чтобы всех взорвать.
«Одноглазым» мы называли его огромный портрет солдата с одним глазом. В слезах я побежала домой, за мной бросились