Павел Дмитриевич был очень осторожен. Из его дневников мы никогда не узнаем, чем же занимался он все годы молчания. Почему не писал картин? Что пережил этот великий русский художник в страшные годы репрессий?
Корину покровительствовали такие члены руководства партии, как Славинский, Рыков, Томский, Бухарин, впоследствии расстрелянные. Сам Корин уже в 1932 году понял, что вокруг него сгущаются тучи. От природы нелюдимый, он тем не менее не мог закрыть двери своей мастерской перед художниками, про которых на Масловке говорили, что они – сотрудники ГПУ. Начались репрессии, и Корин принял решение уничтожить полотно. От картины «Исход православия из Кремля», которая была почти закончена в 1937 году, сохранились только наброски; остальное все бесследно исчезло.
Впрочем, мой отец тогда тоже сжег многие свои работы. У нас на Масловке не было парового отопления, квартиру отапливала железная печка, и я помню, как отец бросал в нее переписку, рисунки и т.д.
Сразу после Победы в 1945 году Павел Корин решил написать эту картину вновь. Он приготовил огромный холст, советовался с моим отцом, как его лучше загрунтовать. Но страх не уходил, и вместо «Исхода православия» Павел Дмитриевич создал «Русь уходящую» – ряд портретов, которые ныне являются гордостью Третьяковки. Он хотел, он думал вернуться к главной своей теме, но так и не решился – даже тогда, когда к власти пришел Н. С. Хрущев. Будучи обласканным правительством, художник так и не подошел к заветному холсту. Время, по-видимому, сделало свое дело, не было ни сил, ни напряжения молодости, да и оттепель, как показала жизнь, оказалась скоротечной.
В наследство потомкам остался лишь детальный эскиз «Исхода православия из Кремля»: вереница духовенства, запечатленная рукой мастера. Пробелы Корин восполнить не смог – время уже было не то, да и тема стала ненужной. Социалистический строй победил; война показала сплоченность народа вокруг партии. Вот почему пустой холст остался стоять у стены – как напоминание о том, что все может вернуться и православие на Руси может возродиться.
Американский друг
Это было уже после Великой Отечественной войны – мы с отцом пришли в гости к Корину. Папа и Павел Дмитриевич пили чай с баранками и тихо беседовали. Прасковья Тихоновна, жена Корина, все время молчала; мне показалось, что ей неприятен наш визит. Я интересовалась в то время реставрацией и спрашивала у Павла Дмитриевича совета, пойти ли мне дальше по этому пути. Он ответил, что эта работа очень неблагодарная, засасывает, и художник перестает творчески работать.
– А как же вы с Прасковьей Тихоновной столько лет занимаетесь реставрацией?
Он промрачнел, долго молчал, а потом сказал:
– Знаешь, Танечка, у нас не было другого выхода – мы могли просто умереть с голоду. Ведь я был изгнан отовсюду советскими деятелями от искусства, и это длилось очень долго. А ты молодая, никто тебе не мешает рисовать, цени это.
Мы вошли в просторную мастерскую. На мольберте стоял очень большой, как мне показалось, холст с изображением русских воинов в доспехах, несущих тело убитого молодого ратника. Все фигуры художник расположил на плоскости картины в виде фриза. Мой отец восхитился работой.
Потом они мне велели пойти посмотреть иконы, а сами остались вдвоем, разговаривая о чем-то своем. Прощаясь, Корин обещал зайти к нам. На обратном пути домой отец рассказал мне историю своего знакомства с Кориным – как они жили и работали у моего дедушки около Рогожской заставы, как дружили в юности.
– Знаешь, в нашей компании был еще один друг, художник Андрей Худяков – Худяшка, как мы его звали. Он во время революции уехал в Америку. Вроде бы он мне написал несколько писем, но они до нас не дошли. Знаешь, Павел сказал, что, может быть, когда-нибудь поедет в США и, дай бог, увидится с Худяковым…
И вот в начале 70-х годов, после смерти отца, я получила письмо из США от Худякова. Он писал, что очень мне сочувствует, спрашивал, не мог ли он что-нибудь сделать для меня. Он стал довольно известным художником-монументалистом. Худяков написал, что у него взрослая дочь, которая вышла замуж и живет где-то далеко от него, что он тоскует по России. Я ответила ему, но больше писем от него не получала. И вот когда Корин вернулся из Штатов, он привез письмо для меня и рисунок Худякова и просил зайти к нему. Я не раз собиралась, но Прасковья Тихоновна всегда говорила, что он занят и не может меня принять.
Прошло много лет после смерти Павла Дмитриевича. Я реставрировала Дом-музей Горького в Москве. Однажды директор музея, внучка Горького, передала, чтобы я зашла к Прасковье Тихоновне, поскольку у нее для меня лежит посылка от Худякова и рисунок. Я не пошла за посылкой: любимого мною Павла Дмитриевича уже не было, а с Прасковьей Тихоновной разговаривать не хотелось.
Письмо в прошлое
Корин выдержал все и прошел по жизни, ни разу не изменив своим принципам. Не раз в последнее время мне хотелось рассказать дяде Павлу, как ценят сейчас его искусство. А благодарное сердце продиктовало это письмо, адресованное в прошлое…
«Дорогой дядя Павел! Я дожила до того времени, когда можно, уже не боясь, сказать правду о тебе, о твоей беззаветной любви к русскому искусству, к друзьям детства, которые тебя не предали в страшное время и как могли помогали, и ни одна душа не знала о том, что было уготовано тебе, а заодно и М. В. Нестерову.
Дорогой дядя Павел! Ты тоже не оставил в беде моего отца, когда он умирал в больнице Боткина после операции; ты помогал нам, доставая дорогие американские лекарства, которые и спасли отца от смерти. Ты помог отстоять его мастерскую, которую хотел отобрать Налбандян, и был моим наставником, помог мне устроиться в художественную школу. Я знаю, ты был бы очень рад, если бы узнал, что я написала о тебе правду и только правду. Мир праху твоему…»
Из рассказов Нисс-Гольдман
Нина Ильинична Нисс-Гольдман
Самым притягательным существом на Масловке была, безусловно, Нина Ильинична Нисс-Гольдман – старейший скульптор, человек особой, сложной и яркой судьбы.
К ней тянулись люди, особенно молодые, которых она охотно привечала. Сейчас даже не верится, что можно было запросто прийти к ней – и сразу окунуться в изумительный мир ровесницы века. Она была уникальна – за столетие своей жизни не растеряла ни душевного жара, ни острого интереса к действительности, ни снайперского глаза художника.
Нина Ильинична родилась в Ростове-на-Дону в семье врача Ильи Рындзюна. Ее мать окончила в Женеве математический факультет; отцу принадлежала знаменитая ростовская