У Нины Ильиничны рано проявилась тяга к лепке, и в 14 лет она уже училась в Киевской скульптурной школе. В 1909 году, в возрасте 16 лет, она уехала в Париж.
Она всегда искренне восхищалась французами, их остроумием, жизненной энергией, непосредственностью. Вспоминала не раз, как в гостинице, где она одно время жила, гарсон, убирая комнаты, нашел на ее столе рисунки обнаженных фигур и оставил записку: «Мадам, Ваши рисунки неприличны, но я ими восхищаюсь!»
Она была склонна к эпатажу: как-то придумала себе прическу – прядь волос закрывала один глаз, что казалось ей очень оригинальным. Когда она утром шла к себе в мастерскую, простые французы, мастеровые, тоже шедшие на работу, принимали ее за девицу самого низкого разбора, дергали за эту прядь волос и недвусмысленно приглашали с собой.
Художественная жизнь в Париже в это время кипела и бурлила: со всего мира съезжались на Монпарнас молодые люди, обуреваемые жаждой поиска новых форм и путей в искусстве. Впрочем, привлекали и прочие радости жизни. Так, Иосиф Михайлович Чайков, которого послала в Париж еврейская община Киева, в первый же день по приезде потащил Нисс-Гольдман по злачным местам города. И потом он какое-то время бездельничал, целыми днями разгуливал по городу, не выпуская изо рта трубки.
Посмеиваясь, Нина Ильинична вспоминала, что не пошла в мастерскую Бурделя, так как у него учились богатые американки – имя знаменитого маэстро тешило их тщеславие. Она предпочла богемную атмосферу «Академи Рюсс», где не надо было платить и где учились тот же Чайков, Мещанинов, Ханна Орлова, Сутин, Цадкин, Архипенко, Модильяни и другие.
Когда мы приставали к ней, уже совсем старенькой, с расспросами о Модильяни, она неохотно рассказывала, как по утрам они ходили в соседнее кафе есть луковый суп. «Моди» часто был под кокаином, мрачный и молчаливый. Однажды он сделал ей комплимент: «У тебя независимая походка…» Это была высшая похвала, на какую он был способен. Потом появилась Анна Ахматова, и Нина Ильинична выпала из поля зрения Модильяни.
Бурделя Нина Ильинична называла французским Донателло, а его работы – чистой пластикой. Она говорила, что памятники, особенно конные скульптуры, в свое время мог делать только Донателло, поэтому Бурдель – это Средневековье, а Роден – классическая Греция.
Однажды Бурдель сам провел Нину Ильиничну по своей мастерской, рассказывая о работах.
Кроме Бурделя Нина Ильинична высоко ценила Бернара, Родена и Майоля. Когда на вечере памяти скульптора Матвеева показывали слайды с его работ, сидящий рядом с Ниной Ильиничной искусствовед Алпатов заметил, что Матвеев выше Майоля. На это Нина Ильинична с присущим ей сарказмом ответила: «Матвееву до Майоля ковылять и ковылять». Ее любовь к Майолю разделяла и Вера Мухина, хотя Мухина училась у Бурделя. Нина Ильинична часто к ней заходила, так как мастерская Бурделя была рядом с «Академи Рюсс».
Нина Ильинична была знакома с Верой Инбер, Ильей Эренбургом и другими молодыми поэтами и писателями, издававшими в Париже журнал «Геликон», и они ей казались очень провинциальными после России – России Андрея Белого, Александра Блока, Вячеслава Иванова, особенно Клюева…
Она всегда охотно рассказывала о тех, с кем сводила ее жизнь, о своих современниках и товарищах, а их было великое множество. В юности в Ростове Нина Ильинична была дружна с Дусей Плотниковой и Ривой Каплан. Рива тоже училась скульптуре и впоследствии стала неплохим скульптором (известный портрет профессора Ганушкина – ее работа). Нина Ильинична с сарказмом вспоминала, как 1919 году, когда красные захватили Ростов, Рива со своим мужем Беркой, политработником Красной армии, влетела в город на коне, гарцуя и красуясь. В общем, Рива в то время процветала. А в самом начале 30-х годов она одной из первых попала под партийные чистки и была в страшном недоумении, никак не могла понять, почему же ее положение так изменилось. В отчаянии Рива пыталась спастись, укрывшись в психиатрической больнице, потом вышла замуж за тамошнего доктора Соловьева и родила ему двоих детей. Но все равно в 1937 году ее арестовали, судили и сослали в Ташкент, где, по сведениям Нины Ильиничны, Рива Каплан погибла во время войны.
Дуся же Плотникова, с которой Нина Ильинична в детстве загорала на крыше водолечебницы своего отца, стала впоследствии известна как Евдоксия Никитина – хозяйка «Никитинских субботников», где собиралась литературная и окололитературная публика. Как-то в старости Никитина зазвала туда и старую подругу. Вернувшись, Нина Ильинична сказала коротко: «Неинтересно».
Со знаменитым Штеренбергом она дружила еще с парижских времен и в целом относилась к нему неплохо, хотя не раз припоминала ему, как он при Луначарском свирепствовал в Наркомпросе в первые годы революции, решая судьбы художников.
Потом Штеренберг как-то переменился – и времена наступили другие, да и сам по себе Штеренберг был человеком, что называется, не вредным. Нина Ильинична вспоминала, как однажды встретила его на Масловке, он шел в пальто нараспашку, а день был морозный. Она заметила, что так, мол, недолго и простудиться, а он, смеясь, сказал: «Нина Ильинична, ведь я же француз».
В беседах Нина Ильинична часто возвращалась к своей молодости и жизни в Париже, и ее рассказы обрастали все новыми и новыми подробностями. Смеясь, рассказывала, например, про Цадкина – как встретила его в первый день мировой войны. В Париже была всеобщая паника; все иностранцы спешили домой. Она встретила Цадкина, – тот шел посередине улицы, – и спросила, нужно ли срочно вернуться на родину, на что он твердо и коротко ответил: «Цадкин должен есть». Он шел обедать, и никакая мировая война его не касалась.
В 1926 году Фаворский командировал Нисс-Гольдман в Италию, где она прожила припеваючи два года. Она любила рассказывать различные комичные случаи из своей итальянской жизни. Перед этой поездкой Лев Бруни дал ей рекомендательное письмо к Муратову – автору знаменитой книги «Образы Италии», за которую он получил от Муссолини виллу. Муратов был приятелем Бруни еще по Петербургу.
«Приехав в Рим, – рассказывала Нина Ильинична, – я и не знала, как найти мне этого Муратова. Тогда я поместила в рекламной газете объявление: "Синьора Нина ищет сына" и дала имя Муратова и свои координаты. И в тот же вечер ко мне в гостиницу прибежал разъяренный Муратов. Набросился на меня чуть ли не с кулаками: "Забудьте, забудьте меня!" Муратов чудесно проживал при Муссолини и не хотел никаких неприятностей за связь с большевистской Россией».
А вот другой ее рассказ «из итальянской жизни»: «Я сняла комнату у одной семьи: хозяйка – дородная итальянка, две большие дочери и подросток сын. Как-то этот мальчишка повел всех нас в кафе. Когда нужно было расплачиваться и я полезла за кошельком, он коротким движением руки остановил меня, сказав: «Джапагато» (уже заплачено). А когда