— Мы, — докладывал Макс, — не потеряли ни одного места в первом эшелоне «дугласов» и благополучно отправили четырех товарищей, намеченных по списку. Но есть серьезные опасения относительно завтрашнего утра. Из штаба ВВС час назад сообщили, что нам предоставили еще одно место. Времени, чтобы вызвать очередного товарища, уже нет.
Требовалось срочное решение.
Я сразу подумал о С. П. Ставицком, дата отъезда которого не была уточнена.
Но не обидится ли он, не сочтет ли, что его работа здесь, в Ленинграде, ценится недостаточно высоко? (А сколько людей будет в претензии на то, что вице-адмирал попал в список «фонда», а они обойдены? Но с этим считаться не приходилось.)
Лично у меня никаких сомнений в исполнительности Ставицкого не было. Кроме того, он числился и в телеграфном перечне наркома. Но все дело заключалось в том, что он успел уже внести свой весьма существенный вклад в организацию огня корабельной и железнодорожной артиллерии флота и многое сделать для контрбатарейной стрельбы. Уже нащупывались методы маневрирования огнем и массирования его на нужных направлениях.
Благодаря исключительному авторитету и тактичности Ставицкого быстро был найден общий язык с начальником артиллерии фронта. Четко действовала договоренность относительно системы целеуказаний, порядка вызова огня, установления связи, обмена картами, кодами, таблицами... И все это — с большим уроном для фашистов.
Конечно, система огня осажденного города не оставалась стабильной. Обстановка менялась с каждым днем в зависимости от оперативных, климатических и других условий. Все это в свою очередь могло потребовать корректировки, а может быть, и перестройки системы управления огнем, вплоть до перемещения огневых позиций.
Но Ставицкий воспитал и подготовил плеяду замечательных морских «пушкарей». Одним из первых его учеников был вице-адмирал Иван Иванович Грен, ставший крупным артиллерийским начальником.
И все же Макс считал, как стало ясно из его доклада, противоестественным, неэтичным, чтобы кто-либо из состава морской группы покинул блокированный город. По его мнению, вице-адмирал Ставицкий никогда на подобное не согласится, особенно сейчас, когда положение все более осложняется. Нетрудно было догадаться, что вести неприятный разговор Макс предпочитал опять предоставить мне, хотя я, так же как и он, был учеником «артиллерийского бога».
«Бог», невозмутимый как всегда, сидел за своим столом и работал с логарифмической линейкой, заполняя разграфленный лист цифрами. Макс, очевидно, чувствовал моральное превосходство этого человека. Секрет почтительного уважения, которое внушал к себе Ставицкий, заключался не только в том, что орден Красного Знамени он, беспартийный командир «Севастополя», получил еще летом 1919 года за подавление главного калибра мятежного форта Красная Горка. Знали, что Ставицкий пользуется огромным авторитетом у офицеров и матросов, что его безупречная репутация начала складываться еще до революции... Все это было известно Максименко, и все же он плохо знал Ставицкого. Как часто мы плохо знаем друг друга и даже не задумываемся над этим, хотя работаем бок о бок годами!
Забрав у Макса список «золотого фонда», я пригласил к себе Ставицкого — высокого и худого, с седым бобриком волос.
Не меняя ни выражения лица, ни тембра голоса (недаром многие за глаза называли его «сухарем»), Сергей Петрович спокойно ответил на три вопроса:
— Да, с начальником артиллерии фронта на сегодня имеется полная договоренность и установлена надежная связь. Организация проверена огневыми налетами 180 мм и 305 мм орудий по вызову начартов секторов.
— Дальнейшее управление системой огня кораблей, морских батарей, береговой и железнодорожной артиллерии вполне можно возложить на вице-адмирала Грена Ивана Ивановича.
— На сборы мне не нужно времени. Я готов.
В комнате наступила абсолютная тишина, причем все офицеры, замерев, кто как был, не скрывая заинтересованности, слушали во все уши и смотрели во все глаза, стараясь при этом оставаться почтительными.
Теперь вопросы задавал Ставицкий:
— Скажите... моя фамилия есть в телеграмме наркома? Когда я должен лететь? К кому явиться?
Выяснив все, что его интересовало, вице-адмирал встал, пожелал мне, а затем и всем остальным «счастливо оставаться», взял билет и бумаги, необходимые для вылета на рассвете, собрал таблицы и карты со своего стола, захватил чемоданчик с туалетными принадлежностями и сменой белья (с чемоданчиком этим он никогда не расставался с первого дня назначения в Смольный).
Возникла неловкая суета. Каждый хотел что-то сделать для Сергея Петровича или что-то хорошее сказать, но он твердо отклонил такие попытки:
— Нет, благодарю вас!.. У меня есть еще время самому отвезти все материалы и передать их лично Грену.
Еще минута — и в морской группе стало одним человеком меньше. Ставицкий спокойно вышел, словно уходил в буфет или смежную комнату.
И ни у кого из присутствовавших при этой сцене не возникло ни малейшего сомнения или неловкости.
Каждый совершенно отчетливо чувствовал и понимал, что если бы вице-адмирал Ставицкий получил место в самолете, чтобы лететь с парашютом к партизанам в тыл врага, то вся сцена прощания, вопросы, тембр голоса, сдержанное рукопожатие и т. д. — все протекало бы точь-в-точь таким же образом. И так же спокойно и точно выполнил бы он приказ, аккуратно закончив оставшиеся дела и предварительно проверив, куда и к кому он должен явиться в тыл фашистов.
Нет, этот человек не «сухарь», он не просто исполнительный солдат, а воплощение чувства долга веред Родиной!
Несколько месяцев спустя, получив назначение на северокавказское направление, я выходил из самолета в Краснодаре. Первым, кого я увидел, был вице-адмирал Ставицкий — морской консультант при штабе фронта, готовившего высадку десанта в Крым.
———
ЗАРЫВАЮТСЯ...
В один из самых тяжелых моментов обороны Ленинграда, в середине сентября, когда немецкая группа армий «Север» снова пыталась с ходу ворваться в город и на душе у всех скребли кошки, мне пришлось (в который раз!) из-под маскировочной сетки Смольного выскочить на трофейном «мерседесе» к Ириновской железной дороге, ведущей к Ладожскому озеру.
Знакомый милиционер, как всегда дежуривший у «финляндской» заставы, обычно мрачный, с неожиданно просветленным лицом крикнул, козыряя по уставу:
— Зарываются!
Забот в голове было свыше меры, настроение не из веселых. Я, конечно, не обратил внимания на своеобразный салют постового. Проскочил заставу, показав гарнизонному наряду развернутый пропуск.
Еще не успел я принять рапорт от командира Ладожской военно-морской базы капитана первого ранга Н. Ю. Авраамова, как, бросив вагонетки, ко мне подошли две женщины, работавшие на кладке волнолома в Осиновце:
— А это правду говорят, товарищ адмирал, что немцы начинают в землю зарываться?
Меньше всего хотелось говорить успокоительные слова, особенно после того, как в дороге узнал, что Сорок вторая армия уже отошла за пригородный рубеж. Однако от разговора