Характерно, что никто не оспаривал целесообразности выделения этих фамилий, только при упоминании адмирала П. П. Киткина кто-то убежденно произнес: «Не поедет!»
— Во всяком случае, мы обязаны ему предложить.
Роль «главного диспетчера» была возложена на капитана второго ранга Максименко. Основная его обязанность сводилась к вызову товарищей, разъяснению задания ГКО и выдаче документов на ближайший «дуглас».
Макс был единственным из нас, кто имел отношение к авиации (он провоевал всю гражданскую войну на гидросамолетах Волжской и Астраханской флотилий), — правда, сейчас этот опыт едва ли мог ему пригодиться. Он отличался также исключительным спокойствием и выдержкой; был на редкость тактичным и дисциплинированным офицером. Мы завидовали его способности упрощать любую проблему не в ущерб ее сути, не выискивая и не нагромождая дополнительных вопросов и трудностей. Это могло помочь сейчас: ведь предстояло убеждать людей, которые не хотят выезжать из Ленинграда; в то же время можно было предвидеть, что появятся настойчивые претенденты, не включенные в список.
Наконец, условились, что ни при каких обстоятельствах (вроде моих выездов на Ладогу) морское ведомство не должно потерять ни одного места в самолетах, поэтому в случаях недоразумений решающее слово будет принадлежать моему заместителю вице-адмиралу С. П. Ставицкому или В. И. Рудковскому.
Теперь оставалось только добыть два или три места в «Дугласе» и своевременно вызвать в Смольный первых товарищей, намеченных к эвакуации.
Списки «золотого фонда» начинались с профессора И. И. Джанелидзе, состоявшего с 1939 года в должности главного хирурга ВМФ.
К нему вечером был послан адъютант. И хотя мы заручились постановлением ГКО и телеграммой из Москвы, где нарком ВМФ перечислил фамилии товарищей, которых необходимо было эвакуировать, и поэтому не ожидали особых осложнений, все же было решено, что разговор с Джанелидзе буду вести я. Так было уместнее во всех отношениях. Точно в назначенное время утром следующего дня Джан появился в морской группе.
Джан — на многих восточных языках означает «милый» или «дорогой». Вот почему друзья в глаза и за глаза называли профессора Джанелидзе Джаном. Это был человек редкого ума и обаяния. И почитали его глубоко и искренне не только пациенты, которым он спас жизнь [13].
Джанелидзе был главным хирургом флота, членом-корреспондентом Академии медицинских наук, генерал-лейтенантом медицинской службы. За его плечами быт хирургический опыт первой мировой и гражданской войн. Одним из первых в стране он сделал операцию на сердце. Его знали и как замечательного педагога и организатора.
Я всегда буду гордиться многолетней дружбой с этим замечательным человеком. Несмотря на разность в годах (Джан родился в 1883 году и, значит, был на одиннадцать лет старше меня), между нами всегда существовали близкие отношения.
И вот наш разговор в Смольном.
Ни дружественно-доверительный тон, ни ссылки на высшее командование, ни громкие имена не могли убедить профессора в необходимости уехать.
— Товарищ адмирал, — начал Джан, побелев от ярости и глядя мне прямо в глаза, — вы изучали историю Крымской войны, и я убежден, что в своих лекциях в Морской академии вы ссылались на поучительные прецеденты обороны Севастополя... Не допускаю мысли поэтому, что вам неизвестно поведение Николая Ивановича Пирогова, что, впрочем, могли забыть в Москве авторы телеграммы.
Чувствовалось, каких огромных усилий стоило Джану владеть своим голосом. И уже одно то, что он прибег к официальному обращению, как бы забыв имя и отчество, говорило о степени его негодования.
— Позвольте напомнить, что Николаю Ивановичу пришлось затратить нечеловеческие усилия, чтобы пробить брешь в стене косности и бюрократизма, пока он добился разрешения и выехал в осажденный Севастополь, прихватив с собой кандидатов в лекари с выпускного курса университета. Он преодолевал страшное бездорожье, боролся с ужасными беспорядками, допущенными интендантской службой в снабжении, питании и организации эвакопунктов.
Не меняя силы голоса и обличительного тона, Джан продолжал:
— Какую картину мы видим теперь? Главный хирург, его ассистенты и молодые выпускники уже находятся в осажденном городе и на морской базе. Количество раненых увеличивается с каждым днем... Как и перед Пироговым, перед нами стоят задачи не только помощи раненым и скорейшего возвращения их в строй, но и изучения особенностей военно-полевой хирургии в современных условиях... Задача испытания новых методов и средств... Задача эвакуации раненых... Наконец, критическая проверка методов обучения, которыми мы пользовались в предвоенные годы. Так вот именно в этих условиях вы предлагаете мне выехать из Ленинграда?! Куда?.. Очевидно, в безопасные места!
Заметив, что я собираюсь ему возразить, Джан быстро встал и сделал рукой жест, означающий конец разговора:
— Я никуда из Ленинграда не уеду!
Быстро повернувшись, он вылетел из кабинета, оборвав беседу и всем своим видом показывая, что для нас обоих это лучший выход.
Хлопнула дверь, и в комнате стало тихо.
— Ну-с! Желаю вам более успешной деятельности, — обратился я к примолкшим офицерам, стараясь внешним спокойствием «спасти лицо». — Макс! Срочно вызывай следующих по списку... и действуй!.. Относительно профессора Джанелидзе доложи в Москву... Пусть они сами его уговаривают. Мы с Петровым едем на Осиновец. Будем обратно через два дня...
Совершенно раздосадованный (возможно потому, что в душе сам был на стороне Джана!), я направился к машине.
Когда через двое суток мы с Петровым входили в комнату морской группы, я сразу по лицу Макса понял, что дело пошло. Правда, подтвердились опасения, что больше всего трудностей возникнет из-за необходимости разлучать ученых с их семьями. Конечно, каждый просил увеличить норму багажа. Лучшими помощниками Макса оказались жены ученых, которые соглашались ждать оказии через Ладожское озеро с условием, что им разрешат на кораблях флотилии или пароходства вывезти «самые необходимые вещи». Что считается самым необходимым, Макс старался не уточнять.
— Так даже лучше, чем лететь с одной сумочкой... Вот муж устроится, а там, смотришь, и мы с детьми приедем... Так сказать, на готовое!..
Развитие неожиданных по темпу и размаху событий на фронте и скудная информация о них, которая передавалась через сообщения Информбюро, порождали две крайности: кое-кто делал почти безнадежные прогнозы, но Максу приходилось изредка выслушивать и весьма оптимистические высказывания.
Что касается самих ученых, то они лучше оценивали обстановку, но ни один из остающихся не завидовал уезжающим. Почти каждый предпочитал роль защитника города. Воображение рисовало героическое, но мрачное будущее: вроде схваток на баррикадах, в стиле картин Эжена Делакруа.
Задним числом можно признаться, что тогда еще никто даже отдаленно не представлял той степени физического и морального напряжения, тех жертв, которые потребуются от защитников Ленинграда, и не мог предвидеть, что погибших от голода будет значительно больше, чем от