Слова проходят мимо меня, как холодный ветер. Я смотрю на сына через стекло и чувствую, что умираю вместе с ним.
Я решаю дождаться утра. Сажусь на жёсткий пластиковый стул у его палаты и не двигаюсь. Всю ночь я сижу здесь, ловлю недовольные взгляды медперсонала, но мне плевать. Мама уехала отдохнуть, мы договорились сменять друг друга, но я даже представить себе не могу, как уйти. Я держусь из последних сил, чтобы не заснуть. Глаза горят, тело ломит, но я упрямо смотрю в стекло — вдруг Назар шевельнётся, вдруг откроет глаза и найдёт меня взглядом.
К утру я почти не соображаю. Веки тяжелые, мысли путаются. Хочется лечь прямо на пол и отключиться, но я сжимаю кулаки. И именно в этот момент ко мне подходит наш лечащий врач.
— Спуститесь в лабораторию, — говорит он. — Возможно, потребуется переливание крови. Нужно сдать анализы.
Я киваю и иду, будто робот. Но когда захожу в лабораторию, тамошние сотрудники удивлённо поднимают на меня глаза.
— Что вы здесь делаете? — спрашивает медсестра.
— Меня отправил врач. Сказал, что нужны анализы… для переливания.
Она качает головой:
— Девушка, мы у вас уже всё брали. Никаких новых анализов не нужно.
Я застываю на месте. Что это значит? Почему меня отправили сюда? Ошибка? Недоразумение? Или…
— Вы уверены? — шепчу я, чувствуя, как во мне растёт тревога.
— Уверена, — твёрдо отвечает медсестра. — И вообще, вы не должны вот так входить в кабинет.
Я вылетаю из лаборатории и бегу обратно в реанимационный блок. Но… Назара там нет.
— Где мой ребёнок⁈ — кричу я, вцепившись в стойку у входа.
Медсестра равнодушно пожимает плечами:
— Раз его нет, значит, увезли на вторую операцию.
У меня всё внутри переворачивается. Сердце колотится так, что я боюсь, упаду замертво. Пока я бегала по кабинетам, его состояние резко ухудшилось⁈ Неужели так плохо, что понадобилась срочная повторная операция? И почему никто меня не предупредил⁈
Я хватаю телефон, руки трясутся, я едва попадаю по кнопкам. Звоню маме, всхлипываю, почти не могу связать слова.
— Мам… его нет! Его увезли! Я не знаю куда! Мне ничего не говорят!
— Агата, успокойся, — пытается она сдержать дрожь в голосе. — Ты должна доверять врачам. Если забрали, значит, так надо. Ради Назара. Подожди у дверей операционной. Я скоро приеду.
Я слушаю её и понимаю, что она права… Но сердце кричит обратное.
Я бегу к операционным. Там уже толпа людей. Родственники, каждый ждёт своего. Женщины плачут, мужчины ходят по коридору туда-сюда, кто-то звонит по телефону. У всех — своя беда, свои страдания. Но среди них нет никого, кто ждал бы моего ребенка.
— Кого оперируют сейчас? — спрашиваю я в панике.
Одна женщина отвечает:
— Моего отца.
Другая:
— Мою сестру.
Кто-то ещё говорит о своей матери. Но никто — о ребёнке.
Я цепенею. Не понимаю. Как⁈ Разве не моего малыша?
Я подхожу к медсестре, спрашиваю дрожащим голосом:
— Где мой сын? Где операция? Его же увезли!
Она смотрит на меня как на сумасшедшую:
— Девушка, здесь один-единственный этаж для операций. Три операционных. Все заняты. Больше нигде в больнице операции не делают.
Я чувствую, что схожу с ума.
— Как это? Но мой сын! Его же увезли! Где он⁈
Медсестра пожимает плечами:
— Может, его отвезли на УЗИ. Подождите, скоро привезут. Не надо впадать в панику.
Я киваю и бегу обратно в реанимацию. Но палата пуста. Его всё ещё нет. А внутри меня разрастается ужас — липкий, холодный, неотвратимый.
Я стою в пустой палате и понимаю, что больше не чувствую ног. Они словно подкошены, ватные. Назар исчез. Его маленькая кроватка пуста, приборы отключены, и только тонкие следы на простынке напоминают, что он ещё минуты назад лежал здесь.
Я хватаюсь за холодные перила кроватки, пальцы немеют. Перед глазами всё плывёт. У меня в груди нарастает паника, такая сильная, что кажется, сейчас сердце разорвётся.
— Где мой сын? — шепчу я в пустоту, но стены молчат.
Я выхожу в коридор. Медсёстры снуют туда-сюда, с папками, тележками, не глядя на меня. Для них я — просто очередная мать в истерике. Но я чувствую, что что-то не так. Слишком много несостыковок, слишком много равнодушия.
— Послушайте! — я хватаю за рукав медсестру, взрослую женщину, которую часто видела здесь, как приехала. — Скажите честно, где мой ребёнок⁈
Она вырывается и сухо бросает:
— Подождите, его скоро вернут. Что за истерика на пустом месте! Сядь и жди! Кому нужен твой больной ребенок?
Но глаза у неё бегают. Я это вижу. Она врёт.
Меня бросает в дрожь. Внутри всё сжимается от животного ужаса.
Слёзы душат, горло сжимает так, будто кто-то держит меня за шею. Я снова звоню маме, кричу в трубку:
— Мам! Его нет нигде! Операционные все заняты, но не им! Врача не вижу, а медсестры отмахиваются от меня, как от сумасшедшей! Они что-то скрывают!
— Агата, я выезжаю, — её голос дрожит, и я понимаю, что она тоже чувствует неладное. — Держись!
Но как держаться, если сердце разрывается на куски?
Я снова бегу в реанимацию. Палата всё так же пуста. Я обхватываю руками холодные перила кроватки и начинаю раскачиваться вперёд-назад, как безумная.
В голове роятся мысли: «А вдруг его перепутали? А вдруг отдали не тем врачам? Или хуже…»
От ужаса у меня трясутся руки. Я сжимаю ладони до боли, ногти впиваются в кожу.
— Назар… — шепчу я в пустоту. — Мой мальчик, держись… мама рядом.
Но вокруг только тишина и чужие равнодушные шаги.
Я больше не чувствую времени. Минуты тянутся, как часы. Каждый шаг медсестры по коридору отдаётся у меня внутри ударом молота. Никто ничего не объясняет, все отводят глаза.
Я хватаю первую попавшуюся женщину в халате, она чуть не роняет папку с бумагами.
— Где мой сын⁈ — кричу я ей прямо в лицо. Голос срывается, становится хриплым, будто я кричала сутками напролёт. — Назар! Два месяца! Его забрали на операцию, но в операционной его нет!
— Женщина, успокойтесь, — она морщится, словно я назойливая муха. — Если никого с таким именем нет, значит, увезли… в другое место.
— В какое другое место⁈ — я хватаю