Я не сразу понимаю смысл его слов. Мозг, и без того гудящий от боли и отчаяния, будто отказывается принимать ещё и это.
— Что? — вырывается из меня сипло. — Какое нападение? Вы… вы серьёзно⁈
Он складывает бумагу, суёт её в карман, будто всё решено, и делает шаг ко мне.
— Агата, — строго произносит женщина-следователь, — не сопротивляйтесь.
Я отступаю назад, спиной натыкаюсь на край стола. Сердце бьётся так сильно, что кажется, сейчас пробьёт грудь.
— Мой ребёнок исчез! — кричу, голос срывается на визг. — Его похитили! А вы, вместо того чтобы искать его, собираетесь вязать меня⁈
— Не кричите, — холодно отвечает та же женщина. — Дети не находятся криками.
— Да вы с ума сошли! — я оборачиваюсь к маме. — Мама! Скажи им! Я ни на кого не нападала, я только хотела, чтобы они шевелились, чтобы нашли Назара!
Мама кидается ко мне, обхватывает за плечи:
— Оставьте её! — голос дрожит, но в нём неожиданная твёрдость. — У моей дочери ребёнка украли! Она мать, вы понимаете? Она с ума сходит от боли!
— Уберите женщину, — устало бросает полицейский, — и пройдёмте.
Я чувствую, как во мне закипает ярость, такая, что даже дыхание перехватывает. Меня хотят выдернуть отсюда, когда каждая секунда важна. Меня, мать, делают виноватой!
— Вы посмотрите на камеры! — кричу я, уже почти захлёбываясь. — Там женщина уносит моего сына! А вы стоите и бумажками машете!
— Камеры мы изучим, — лениво отвечает полицейский. — Но в данный момент у нас есть официальное заявление. А это — основание для задержания.
Я оборачиваюсь к медсёстрам. Они стоят у стены, шушукаются, смотрят на меня с каким-то мерзким облегчением, будто рады, что всё свалили на меня. У одной, той самой, губы поджаты в самодовольную ниточку.
— Это ты⁈ — рывком шагаю вперёд, но мама вцепляется в меня, удерживает. — Ты написала⁈ После того, как моего сына унесли, ты решила добить меня⁈
Медсестра отводит глаза, но губы её кривятся в мерзкой ухмылке.
— Всё, хватит, — полицейский подходит ближе, кладёт тяжёлую руку мне на локоть. — В отделении объяснишь.
Я дёргаюсь, пытаюсь вырваться. Внутри — только одна мысль: « Если они увезут меня отсюда, я потеряю время, я потеряю его совсем».
— Нет! — кричу так, что стены сотрясаются. — Я не пойду! Пока мой сын где-то там, один, я никуда не уйду! Вы хотите посадить меня? Тащите! Но я зубами вцеплюсь в порог этой больницы!
Мама плачет, хватает меня за руку, молится вслух. Люди в коридоре столпились, смотрят, кто-то шепчет: « Вон та самая, у которой ребёнка украли… а теперь ещё и на медсестру кинулась…»
Стыд, боль, ярость и отчаяние переплетаются во мне в одно. Я готова рвать, драться, кричать, умолять — всё что угодно, только не уходить отсюда.
И вдруг — звонкий, властный голос разрезает этот кошмар:
— Что здесь происходит⁈
Я оборачиваюсь. В дверях стоит мужчина лет пятидесяти пяти, высокий, статный. Тёмный костюм сидит идеально, на запястье поблёскивают часы. Лицо строгое, с резкими чертами, чуть посеребрённые виски придают солидности. В глазах — холодная сталь, и от одного его взгляда в коридоре становится тише, чем в морге.
Полицейские вытягиваются, и я слышу, как один говорит другому:
— Это новый наш прокурор.
— Николай Петрович, — произносит второй, — тут… конфликт.
— Я вижу, — сухо отвечает мужчина и идёт ближе. Его шаги гулко отдаются по кафелю, будто отмеряют последние секунды для всех присутствующих. — Докладывайте.
— Гражданка напала на сотрудника медперсонала, — поспешно вставляет женщина-следователь, но прокурор поднимает на неё тяжёлый взгляд, и она осекается.
— А ребёнок? — его голос становится ледяным. — Где ребёнок этой девушки? Почему молодая мать стоит здесь под вашим конвоем, а не сидит у начальника розыска?
Я всхлипываю и делаю шаг к нему, будто к последней надежде.
— Мой сын… — голос срывается, горло перехвачено. — Его похитили… прямо из палаты… пожалуйста… помогите…
Прокурор останавливается рядом со мной, смотрит прямо в глаза. Его взгляд пронизывает до глубины души, но в нём нет равнодушия.
— Вы — мать? — спрашивает он тихо, почти устало.
— Да, — киваю я, слёзы катятся по щекам. — Да, я мать! Они не вернули его после операции, потом сказали, что увезли на обследование, а теперь… теперь его нет нигде! Его украли…
У меня подкашиваются ноги, я хватаюсь за его руку.
Николай Петрович резко поворачивается к полицейским:
— Вы все с ума сошли⁈ — его голос гремит, и даже у меня в груди всё дрожит от силы этой ярости. — Ребёнок пропал, мать в истерике, а вы бумажки переписываете? Немедленно в розыск! Связь с дежурной частью! Каждый час на счету!
— Но заявление… — начинает полицейский.
— Заявление⁈ — прокурор вскидывает руку. — Хотите, чтобы я завтра же позвонил вашему начальнику и спросил, почему его подчинённые занимаются чушью, пока детей воруют?
Тот опускает глаза, молчит.
— Вы, — прокурор указывает на женщину-следователя, — бегом к начальнику смены. Пусть поднимает всех. Я беру это дело под личный контроль.
— Есть, — она почти бежит, отстукивая каблуками ритм шагов.
В коридоре снова тишина. Я стою, дрожу, не знаю, то ли верить, то ли нет. Мир, казалось, рушился, но его голос — тяжёлый, уверенный — будто ставит подпорку, не даёт окончательно упасть в бездну.
Николай Петрович смотрит на меня чуть мягче, чем минуту назад.
— Держитесь, — говорит он. — Вашего сына найдём. Я обещаю.
И в этот миг во мне загорается крошечная искра веры. Впервые за все эти часы я чувствую, что есть еще нормальные люди на земле.
Глава 33
Николай Петрович держит слово. Уже на следующий день после похищения он приезжает к нам домой сам. Не по телефону, не через кого-то — лично. Я открываю дверь, и на пороге снова этот высокий мужчина в строгом костюме, только сегодня без галстука, уставший, с тенью небритости. В руках у него папка, глаза серьёзные, как будто на его плечах держится весь мир.
— Агата, Зоя Викторовна, — кивает он маме, — я пришёл, чтобы вы знали: