— Ну, что ты молчишь? — восклицаю, проткнув тонкий слой шоколада.
Стон, который она издаёт. Он такой… Словно это её я проткнула! И не пальцем. А как минимум, острым ножом.
— А что ты хочешь услышать? Признание? — дрожащий, пропитанный едкостью голос, так мало похож на неё…
— Хотя бы, — застываю с другой стороны от торта и смотрю ей в глаза.
Мила смеётся с какой-то отчётливой горечью:
— Ты никогда не любила его! Вот и всё.
— Почём тебе знать, кого я любила, а кого нет? — бросаю я, сжав кулаки.
— Я слишком давно тебя знаю, подруга. Ты любишь того, кто не любит тебя. А того, кто поистине любит, ты мучаешь и заставляешь страдать. Но зачем?
— Что ты несёшь? — восклицаю я, — Что это значит вообще?
— А то и значит, — она подаётся вперёд, — Он устал от тебя! От твоей нелюбви. От любви к Богачёву. Он так нуждался во мне. И не только как в друге! Как в женщине. Это должно было случиться…
Я сквозь зубы цежу ей:
— Заткнись, — я уже не хочу это слышать.
Но Милана никак не желает заткнуться. Её прорвало!
— Что, не нравится? — криво смеясь, продолжает она, — Думала, он всю жизнь у твоих ног проведёт? Не надейся! Его терпение кончилось. Он просто боялся тебе рассказать обо всём.
Я смотрю на неё и не верю. Это Мила, Миланка? Моя… не подруга. Сестра! Ведь мы с ней практически сёстры. Всю жизнь, с юных лет, мы дружили, делили всё поровну. Беды и горести. Счастье, успех. И… мужчин?
— О чём он боялся сказать мне? — шепчу я.
— О нас! — отвечает Милана, её взгляд превращается в высокомерный, — Только Антон не давал ему бросить тебя.
— Как давно? — прерываю вопросом.
Она усмехается:
— Только это имеет значение? А я бы спросила: «как сильно»? Как сильно мы любим друг друга? Как сильно мне жаль! Извини.
Это слово в её исполнении лишено всех присущих ему атрибутов. Раскаяния, боли, надежды.
А я? Я на выдохе делаю то, о чём буквально вчера не могла и помыслить…
Ладони врезаются в торт! Он летит на неё с пьедестала. Милана, успев отскочить, издаёт странный звук.
— Ты…, - её грудь начинает ходить ходуном, кулаки напряжённо сжимаются.
И, когда она с рёвом летит на меня, я готова…
Мы падаем вместе. В ту массу, что всего пару мгновений назад называлась тортом. И хватаем друг друга за всё, что торчит! За одежду, за волосы. И ярость бушует внутри, как костёр. И всё, что мне хочется сделать сейчас — причинить ей такую же боль, как она причинила…
Скользкое месиво пахнущей сладостью выпечки забивается всюду. За шиворот, в узкие прорези брюк, в рукава. Я кричу и пытаюсь вернуть превосходство! Но ладони Миланы вцепились мне в волосы. То ли запутавшись в них, то ли правда желая того… Она дёргает, выдрав большой рыжий клок из моей шевелюры.
Я кричу, залепив ей тортом прямо в глаз! А потом… Машинально нащупав серёжку на ухе, сжимаю в руке…
— Ааааааа! — что-то животное слышится мне в этом крике.
Оставив меня, Мила падает на спину. Её крик превращается в стон. А ладони её прижимаются то ли к щеке, то ли… к мочке?
Пол подо мной очень скользкий. Но я, тем не менее, сев, раскрываю свой левый кулак. В нём серьга! С крупным синим топазом.
«Как же она отцепилась?», — рассеяно думаю я, — «Ведь не клипса».
Но потом замечаю — застёжка в крови! До меня постепенно доходит весь ужас того, что я сделала. И горестный стон продолжает звучать в голове. В какой-то момент порываюсь утешить её, извиниться. Но меня осаждает поток грязных слов, различимый сквозь всхлипы:
— Дрянь, сука… Ты что натворила? Ты сука! Уродина, рыжая дрянь…
Оглядевшись вокруг, я теряю дар речи. Начинка торта была красной. И, если не знать, что это был торт, то можно решить — мы убили кого-то, и съели… Он всюду! Весь пол перепачкан останками праздничной выпечки. Ошмёток её даже на потолке! Туда-то он как угодил?
Я сижу, продолжая держать на ладони серёжку. И дышать, словно загнанный зверь. Когда дверь открывается. И трое испуганных женщин встают на пороге.
— О, божечки! — ахает Лида, наш новый технолог.
— Вы что, Виталина Михална? Вам плохо? — растолкав замеревших, стремится ко мне официантка Лариса.
Но, увидев лежащую сбоку Милану, так и встаёт, не дойдя до меня.
— Бабоньки! Да вы чего? Вы чего тут устроили? — первее всех понимает Наташа. Дородная женщина-повар. Которой нет равных в способности печь и месить.
Я молчу, краем глаза увидев, как Мила встаёт, зло отвергнув попытку Наташи помочь ей.
— Это что же, сегодняшний торт? — выдыхает Лариса. И в голосе слышатся слёзы.
Мне не жалко его, этот торт. Мне так пусто! Вообще наплевать. И на этих девчонок, невольных свидетельниц нашего с Милой позора. И на неё, чья серьга до сих пор обжигает ладонь. И уж тем более, на гостей, чей именинный шедевр оказался размазанным по полу.
Опираясь о ножку стола, я встаю, оставляю серёжку на грязной столешнице. Иду в направлении выхода. Хрипловато прошу официантку:
— Ларис, приберите тут всё.
— А торт? — она переводит испуганный взгляд на Милану.
Я выдыхаю:
— С витрины возьмите. Десерт за наш счёт.
— Н-но…, - порывается Лара.
Но я уже не слышу её. Я уже никого не слышу…
Закрывшись в туалете, боюсь посмотреть на своё отражение в зеркале. Выходить в таком виде нельзя! И я трачу без малого час, чтобы вернуть себя в божеский вид. Смываю с лица и волос липкий торт. В месте, где прядь была вырвана, до сих пор больно. На щеке проявляется след от ногтей, когда умываюсь.
«Господи», — думаю я, — «Что со мной? Никогда и ни с кем не дралась! А сегодня как будто меня подменили».
Руки дрожат, когда, сняв с себя брюки и блузку, стираю над мойкой остатки торта. Уйма сухих полотенец уходит, когда я пытаюсь их высушить. Хотела повесить в туалете сушилку для рук! Отчего не повесила?
Когда выхожу, в зале пусто. На выдохе быстро шагаю к двери. И только закрывшись в машине, ощущаю себя в безопасности. Мнимой, конечно! Но здесь хотя бы никто не увидит меня. И не спросит меня ни о чём.
Понимаю, что медлить нельзя. Того и гляди разрыдаюсь! Домой возвращаться нет смысла. Решаю поехать на Невского. В этой квартире, которая многое видела, можно найти долгожданный приют.