Уже второй час подряд я сижу в кабинете, смотрю в одну точку. Пытаюсь осмыслить. За что получил по лицу? Значит, Вита и есть тот «воришка». Но что она видела? Что могла видеть? Мы делали это в гостиной. По-моему... Я даже не помню, как вышел от Милки. С трудом вспоминаю момент, когда понял, что был у неё... между ног.
Натираю виски и вздыхаю. От стыда мои щёки горят! Как я мог докатиться до этого? Переспать с её лучшей подругой. Тогда, в давней юности, это был просто отчаянный шаг. Да и Витка была не моя! Я тогда не надеялся даже... Теперь же. Боюсь потерять! А, может, уже потерял?
Вспоминаю тот голос, тот взгляд. А главное, фразу:
— Я ненавижу тебя.
Надеюсь, она проронила в сердцах? Надеюсь, не думает так, в самом деле?
В голове абсолютный сумбур. Уж если Виталя так жаждала быть с Богачёвым, то отчего же расстроилась? Подумаешь, муж изменил. Даже к лучшему! Теперь с чистой совестью можно уйти от него. Как там Мила сказала: «Её к нему тянет, и она ничего не может поделать с собой».
Опускаю в ладони лицо. Как же мы докатились, Виталя? Как же мы умудрились с тобой до такого дойти?
На рабочем столе фотография Витки. Мой солнечный зайчик смеётся, и россыпь веснушек на нежных щеках. Ей на этой давнишней карточке лет 17, наверное! Ещё до всего. Я целую подушечку пальца, тянусь к ней, касаюсь. На стекле остаётся расплывчатый след.
Понимаю, что должен найти её. Сделать хоть что-нибудь! Эта мысль затмевает другие. И в этот момент наплевать на свою диссертацию. На то, что сегодня, впервые за всю мою жизнь, мне не нужно идти в институт. Виталя, наверное, думает — я на работе. Навряд ли она будет ждать. А значит, мне нужно явиться туда, к ней в кафе. Повиниться во всём! Будь, что будет.
Натянув джинсы, майку, те самые кеды, и взяв телефон, выхожу из квартиры. Пока иду к Опелю, думаю, что ей сказать? На чём сделать акцент?
Выручают научные знания. Итак, примем за данность, что это — доклад. У любого доклада должна быть структура. А это — вступление, на этапе которого докладчик приветствует всех. В данном случае можно его опустить.
Далее следует «введение». Что называется, «ввести в курс дела». Иными словами, начать нужно с самого главного! Поставить контрольный вопрос, в котором вся суть моих будущих слов.
Формулирую речь про себя:
— Я — скотина! Прости!
Далее следует выбрать себе наказание.
— Хочешь, убей? Хочешь, ударь по лицу? По левой щеке уже била, я подставлю правую.
«Бредовые мысли», — ругаю себя. И шепчу еле слышно:
— Я люблю тебя, Вита! Умоляю, прости.
«Не прощу! Не люблю», — скажет Вита. И будет иметь полноценное право так сделать.
— Ну, позволь объяснить! — попрошу.
Она согласится: «Давай, объясняй». Вот с этого шага идёт основная часть моего выступления. Содержащая то, что в науке зовётся «теоретическим базисом». Врать не стану! Скажу всё, как есть. Уж если она ЭТО видела, нет смысла вешать лапшу на её миниатюрные ушки.
Возникает вопрос: «Как есть — это как?». Рассказать ей, что я заподозрил в измене? Приехал к Милане искать. Не найдя, я расстроился так, что позволил Милане себя «успокоить». Чудесно! Будь я Виталиной, простил бы такое? Будь я честной и верной женой, то не смог бы простить. Но далее следует встречный вопрос:
— А где ты была, дорогая моя? А главное, с кем?
Мысли отчаянно мечутся. И поэтому путь до кафе я преодолеваю в полнейшем молчании. На каком-то автопилоте вливаюсь в утренний трафик. Используя каждый момент остановки для поиска новых идей, новых слов. Всё стопорится на том, где она была прошлым вечером. Если всё, что сказала Милана, окажется правдой... То имеет ли право Виталя меня упрекать?
У кафе нет Фольксвагена. Но я всё равно выхожу, притулив свой хэтчбек у обочины. Одна часть меня так отчаянно хочет увидеть Виталю. Другая... боится! С таким же отчаянием. Понимая, что это, возможно — финальное «па» в нашем танго длиной в двадцать лет.
Выдыхаю на входе, толкаю входную. Помню, как на заре я почти ежедневно сюда приезжал. Мы с Виталей обедали вместе, я пробовал что-нибудь новое. И выносил свой вердикт. Правда, всегда был предвзят! А Виталя ругала меня за предвзятость...
— Здравствуйте! Что вам предложить? — интересуется девочка с бейджиком.
Я щурюсь, пытаясь прочесть её имя. «Ирина».
— Простите, Ирина. Мне нужно увидеть жену! — говорю на ходу и иду напролом, огибая красивый прилавок.
— П-подождите! Вы куда? — доносится в спину.
Но я направляюсь в конец коридора, где, по памяти знаю, находится комната отдыха. Если её нет в закутке за рабочим столом, значит, она будет там! Распахнув двери, вижу картину. Двое девушек в фартуках, несколько вёдер и швабры в руках. На полу, будто тесто месили. Всё в каких-то разводах! Но пахнет приятно. Клубникой со сливками. На столе, на подносе верхушка торта. И кусок поздравительной надписи: «С днём рож..., Крис...».
— Простите, а вам кого? — одна из девчонок, увидев меня, застывает.
Обретаю дар речи:
— Мне бы увидеть хозяйку.
— Ой! А я вас узнала! — воскликнув, вторая вцепляется в швабру, — Вы муж Виталины Михалны?
— Д-да, верно, — хмурюсь, пытаюсь понять, что случилось. Наверное, торт оказался «с секретом», с петардой внутри. И его разорвало ещё до торжественной части.
— Ой, а она ушла, — объявляет вторая слегка виновато.
— А куда, не сказала? — задаю я глупейший вопрос.
Обе смотрят с сомнением. На меня, друг на друга. Я выдыхаю, беру себя в руки. И, бросив:
— Спасибо, — понимаю, что я опоздал.
Когда я бреду в направлении выхода, то двери с табличкой «Туалет» открываются. Наружу выходит Милана. Я набираю в грудь воздуха, чтобы спросить у неё... Но так и держу его в лёгких, не в силах найти подходящее слово. Вид у Миланы такой, будто её, вместо кегли поставили в боулинге. Блузка в пятнах, двух пуговиц нет. Волосы мокрые, как после душа и убраны за уши. А на одном из ушей...
— Что случилось? — смотрю на неё. Замечаю! К тому же разбита губа. А правое ухо залеплено ватой. Она прижимает к нему упакованный лёд.
— У жены у своей спроси, что случилось! — огрызается Мила.
По глазам вижу, плакала. Долго и горестно.
— У жены? — уточняю рассеянно, — Где она?
— Не знаю! И знать не хочу! — отвечает подруга, — Она сумасшедшая! Просто ворвалась сюда, опрокинула торт, над которым я сутки