Он сделал еще шаг вперед. Я почувствовала исходящее от него тепло и непроизвольно отступила к двери.
— Так что, это был всего лишь тест? — вырвалось у меня, и в голосе зазвенела ненависть. Сердце все еще колотилось как сумасшедшее, но теперь к страху примешалась дикая ярость. — Заставить человека унижаться для проверки нервов? Это слишком, Егор Александрович.
Он на мгновение замер, и в его холодных глазах что-то мелькнуло. Что-то знакомое, то, что я помнила по прошлой жизни. Что-то человеческое.
— Меня мало интересуют чувства моих сотрудников. Меня интересует результат, — отрезал он, но в его интонации уже не было прежней леденящей уверенности.
Он отвернулся и прошелся к окну, глядя на раскинувшийся внизу город.
— Работа здесь — это не про комфорт и не про уютные чаепития. Это стресс, давление и постоянная готовность к нестандартным ситуациям. Если ты готова к этому, можешь остаться. Если нет… — он обернулся, и его взгляд снова стал непроницаемым. — Дверь за тобой. Тамара Павловна выдаст расчет за день. Как и всем предыдущим.
Я стояла, прижавшись спиной к холодной деревянной поверхности двери, пытаясь перевести дух. Руки все еще дрожали. Уйти. Уйти сейчас же, хлопнуть дверью, сохранив свое достоинство. Вернуться к безнадежным поискам работы, к нависшей над семьей катастрофе.
Или остаться. Стиснуть зубы. Выдержать. Спасти свой дом.
Я посмотрела на него — на его безупречный профиль, на властно сжатые губы, на этого человека, который когда-то был самым близким, а теперь стал воплощением холодной, расчетливой жестокости.
— Хорошо, — прошептала я, заставляя себя оттолкнуться от двери. — Я остаюсь.
Он медленно повернулся ко мне, удивленно приподняв бровь. Казалось, он этого не ожидал.
— Что?
— Я сказала, я остаюсь, — голос окреп, в нем появились стальные нотки. Я расправила плечи и посмотрела ему прямо в глаза. — Мне нужна эта работа. И если для того, чтобы ее получить, мне нужно пройти ваш больной тест на прочность, то я его прошла. Вы не добились того, чего хотели. Я не разделась и не сбежала. Я здесь. Готова работать.
На его губах появилась едва заметная, кривая улыбка. В ней не было ни капли теплоты.
— Интересно, — произнес он задумчиво. — Очень хорошо, Алиса. Возвращайся на свое рабочее место. Наведи порядок в бумагах, которые тебе оставила предшественница. И приготовься. День только начинается.
Он повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен. Я вышла из кабинета, притворив за собой тяжелую дверь, и прислонилась к стене в пустой приемной. Ноги подкашивались.
Я осталась. Но я не чувствовала ни капли победы. Только ледяную тяжесть в груди и щемящее предчувствие, что самые сложные испытания еще впереди. И что его появление в моей жизни — это не случайность. Это начало войны.
Глава 3. Я — тот, кто решает
Егор.
Дверь закрылась за ней с тихим щелчком, оставив меня наедине с гулкой тишиной кабинета и оглушающим грохотом в моей голове. Алиса.
Я медленно прошелся к панорамному окну, сжав кулаки. Кончики пальцев впились в ладони, но эта физическая боль была ничто по сравнению с тем адом, что разверзся внутри.
Она вошла, и время рухнуло. Пять лет — к черту. Пять лет я выжигал ее из себя кислотой работы, бешеным драйвом, ледяным презрением ко всему. А она просто вошла.
Она изменилась. Исчезла та юношеская угловатость, появилась какая-то новая, зрелая женственность. И все такая же ослепительно красивая. Проклятая красота предательницы.
Мое сердце на секунду оборвалось. Воспоминания. Ее смех. Ее запах. Ее доверчивые глаза, смотрящие на меня, как на Бога.
А потом — словно следующий слайд — другая картина. Номер отеля. Приоткрытая дверь. И она, выходящая оттуда. Раскрасневшаяся. А там, на кровати, спит мой лучший друг. Руслан. Брат. Человек, которому я доверял больше всех.
Мне не нужны были подробности. Не нужны были оправдания. Сам факт. Место. Время. Его полуголая фигура на смятой простыне. Этого было достаточно. Достаточно, чтобы мир перевернулся с ног на голову. Чтобы почувствовать себя последним идиотом. Чтобы сгореть заживо от стыда и ярости.
Я оборвал все. Резко. Жестко. Без объяснений. Как трус. Мне было слишком больно смотреть на нее. Слишком унизительно слушать любые слова.
Мама потом твердила, что я все правильно сделал, что она мне не пара, что я избежал ошибки. Но ее слова были лишь бальзамом на растерзанную гордость. Они не лечили рану. Они ее консервировали.
И вот она здесь. Стояла в этом самом кабинете. Смотрела на меня этими глазами — теперь в них был испуг, гнев, вызов. И этот дурацкий, яркий шелковый платок на шее. Как будто ничего и не было. Как будто она не разбила мне сердце вдребезги.
Я ненавидел ее в эту секунду. Ненавидел за то, что она посмела появиться. За то, что выглядит так… невинно. За то, что заставила меня снова это все почувствовать.
Мой приказ вырвался сам собой. Жестокий, неадекватный, унизительный. Я видел, как она побледнела. И в какую-то долю секунды мне доставило удовольствие увидеть ее шок. Пусть почувствует и свою долю унижения. Пусть поймет, что здесь я — власть. Я — тот, кто решает. Я тот, кого больше никогда не предадут.
Я видел, как она собирается с духом. Как ищет слова. Такая же упрямая, как и раньше. И черт возьми, когда она выпрямила спину и сказала: «Я остаюсь», во мне что-то колыхнулось. Что-то похожее на… уважение? Нет. Не может быть. Это просто отчаяние. Она в отчаянном положении, раз приползла сюда.
Она думает, это тест на прочность? Пусть думает. Для меня это месть. Медленная, методичная месть.
Она не узнает. Ни за что не узнает, что каждый ее взгляд, каждый вздох — это пытка. Что под этой маской холодного начальника бушует тот самый дурак, который до сих пор помнит, как любил ее. Это бесит больше всего на свете.
Я все еще люблю ее. И я заставлю ее пожалеть о том дне, когда она переступила порог этого офиса. Она будет прыгать по моей указке. Она будет ненавидеть каждую секунду, проведенную здесь. И, в конце концов, она сломается и уйдет. Как и все.
И только тогда, может быть, я наконец смогу забыть ее. Или окончательно сойду с ума.
Я повернулся к окну спиной, к ее ушедшей тени за дверью.
— Приготовься, Алиса, — тихо прошептал я