Защищает от его гнева — а Ивар был скор на расправу. Об этом все знали.
— Балконные двери открыты, — продолжала старуха. — Верно, ушла через сад, выпрыгнула! Видишь же — тут ее нет! Да и стала б она прятаться в месте, где совершила такое страшное преступление?
И Ида перевела дух, почувствовала себя спокойнее, обретя этого странного и внезапного союзника.
Уткнулась мокрым от пота и слез лицом в пол и тихо разрыдалась еще горше.
Рев Ивара, полный злости и гнева, казалось, пронзил стены.
Острыми копьями вонзился в тело Иды, в ее голову, заставляя ее корчиться от боли и извиваться в ее убежище от ужаса.
— Убила Натана! — вопил Ивар так жутко, что было непонятно, как в его небольшом, худощавом теле помещается столько разрушительной ярости. — Эта гадина убила моего брата! Найду — разорву ее на куски голыми руками!
— Как будто ты сильно любил его, — проворчала старуха.
Она стояла над телом сына, опершись на палку, и глядела на его распростертое тело. В ее глазах было не столько горя и скорби, сколько досады.
Словно Ида сломала какую-то дорогую и красивую игрушку, а не убила ее сына.
Ивар, еле сдерживая гнев, подступил к матери, сжимая кулаки.
— Я любил его, — гневно выдохнул он. — Именно поэтому я позволял вам творить то, что вы творили! И не смей говорить, что это не так и смеяться над моими чувствами! В твоем рту полно яда, но на этот раз ты проглотишь его сама!
Старуха усмехнулась.
Ей было горько и больно оттого, что она потеряла сына.
Но даже в этот момент в ее сердце не нашлось любви и мягкости, чтоб обнять Ивара, разделить с ним и выплакать свое горе.
Она не могла отказать себе в удовольствии наговорить гадостей Ивару и причинить ему больше боли. Тем более, что он сам обнажил чувствительное место. Не стал скрывать своей скорби.
— Позволял? — усмехнулась она. — Не слишком ли громко сказано? Натан прихлопнул бы тебя одним пальцем, если б ты сказал ему хоть слово поперек. Натан… Мой сильный и красивый мальчик…
Взревев еще громче, Ивар цепко ухватил старуху за горло и вздернул ее вверх.
Ударом прибил ее к стене и яростно заглянул в ее слезящиеся глаза.
— Что ты знаешь о силе, старая карга, — прошипел он, встряхивая ее крепче. — Ты думаешь, ты сильна? И оттого берешь все, что хочешь? Нет; тебе позволяли быть сильной, потому что любили. Но ты настолько глупа, что не понимала этого. А теперь уже поздно. Больше не осталось никого, кто тебя любит и кто предложит тебе хоть что-нибудь в обмен на твою благосклонность.
— На…тан, — упрямо хрипела старуха, дрыгая ногами в воздухе. — Натан не позволил бы тебе… так себя вести… он наколол бы тебя на шпагу… как… таракана… У него-то не было к тебе… особых братских… чувств…
Ивар усмехнулся и разжал пальцы.
Старуха кулем повалилась на пол, ему под ноги.
— Не наколол бы, — ответил Ивар грубо. — Я же сказал, что ты ничего не смыслишь в силе. Натан боялся меня. Он был — при всем моем уважении, — бесполезным фанфароном.
— Не смей так говорить о нем! — взвизгнула старуха.
— Он даже не выбрал свою Долю, — жестко сказал Ивар. — У короля. Он не был у короля. Так о какой смелости ты тут говоришь?
Старуха смолкла. Перестала даже надсадно дышать.
— Откуда ты знаешь? — выговорила, наконец, она.
В ее голосе было много страха.
Как будто Ивар нащупал ее уязвимое место и приставил к нему нож.
— Не важно, — ответил Ивар тихо. — Только я знаю. Натан ходил и красовался, сорил деньгами. Но принять свое предназначение не спешил. Он был… как маленький ребенок, не готовый принять ответственность.
Ивар снова глянул на тело брата.
— Теперь, — тяжело произнес он, — герцогская корона моя. Больше ее носить некому. И первое, что я сделаю — пойду к королю. И бойся тогда моего гнева, старуха. Ты причинила много боли и зла многим в этой семье.
— Поднимешь руку на старую мать? — усмехнулась герцогиня. — Достанет наглости после этого называться мужчиной?
— Ты поднимала руку на маленьких детей, — парировал Ивар. — И колотить их своей чертовой палкой. У тебя доставало наглости называться после этого матерью. Что же не так? Что за попытки избежать такой же доли? Боишься отвечать за свои черные дела?
— Беги скорее к королю, — рыкнула старуха. — Выпроси у него особой милости для себя, права карать и миловать!
— Особенно карать, — поддакнул Ивар матери. — Этим правом я воспользуюсь в первую очередь.
— Жалкий мерзавец, — прошипела старуха, трясясь от ярости.
— После того, как я вернусь в этот дом, ты уже не посмеешь так говорить обо мне, — безразличным голосом произнес он.
— Еще как посмею!.. Ты думаешь, я тотчас преисполнюсь к тебе почтением?! — не унималась старуха. — Никогда! Я так же буду повторять тебе, что ты ничтожество!
— Значит, я прикажу вырвать тебе твой злобный язык, — спокойно ответил Ивар. — Если ты не сможешь унять его сама. Готовься к этому, госпожа мать.
— А ты изменился, — прошипела старуха злобно. — Неужто повзрослел?
— Я просто больше не хочу твоей любви и твоего признания, — сухо ответил Ивар. — Ты стала для меня никем. Ты утратила свою власть, госпожа мать.
Ида не слышала, как он ушел.
Шагов Ивара не было слышно на лестнице.
И то, что он больше не стоит рядом, она поняла лишь по тому, что старая герцогиня залилась слезами.
А ее голос задрожал и задребезжал от старческого бессилия.
— Ну, вот, — повторяла она, раскачиваясь из стороны в сторону, сидя на полу. — Я стала никем. Так бывает. И детей у меня не осталось. Натан мертв. Ивар отрекся от меня. Ида… Ида!
И старуха зарыдала еще горше.
Ида, обманутая ее бессильными слезами, шевельнулась и робко выглянула из-под кровати.
Старуха даже не глянула в ее сторону.
Она так и сидела и рыдала в углу, куда свалил ее Ивар, словно мешок с мусором.
Ида осторожно вылезла, все еще сторонясь.
Но старуха действительно