– Чего с этим делать, не знаешь, да? – продолжал допытываться старик. – Ну я тебе сейчас вариантов подкину. А ты уж соглашайся или нет, дело твое. Но сначала оттрапезничаем.
И первым потянулся к пластиковой вилке. Рэм послушно повторил его движение и принялся засовывать в себя обжигающую лапшу. Она быстро наполнила рот и забила горло. Сил, чтобы сглотнуть как следует, не нашлось. Рэм попытался выплюнуть комок теста, в который лапша сбилась у него во рту, но от этого стало только хуже. «Я сейчас умру», – подумал он. Отстраненно и ясно, словно бы о ком-то другом. Старик внимательно наблюдал за его мучениями. И глаза у него стали блеклыми, будто посыпанными пылью. Он медленно протянул Рэму зажженную сигарету:
– Прикури.
Рэм отодвинулся от стола, попытался встать, но ноги не слушались. Из обожженного горла вырывался хрип. Если воздух в горло не проходил, то у вонючего сигаретного дыма шансов точно не было. Рэм согнулся, силясь прокашляться. Он ждал, что старик хлопнет его по спине, но тот повторил:
– Прикури.
Тело само собой распрямилось, рука потянулась к сигарете. Рэм затянулся, и дым легко прошел по свободному горлу – лапша растворилась в нем. Вместо распаленного перцем огня Рэм почувствовал обжигающую горечь. И ничего не стало.
…Рэм сидел на бортике ванны и смотрел в воду, доходящую до самых краев. На дне зыбко покачивались лоскуты потрескавшегося акрила. Давно нужно было вызвать мастера и обновить слой. Или выкорчевать старое корыто, а на его месте поставить душевую кабину. И бабке удобней залезать, и для новой стиральной машины место освободится. Да и плитку бы поменять, вон вся в желтых разводах, ее, наверное, еще при любимом бабкой Сталине клали. И плафон на светильнике пылью порос, лампочку меняли, а толку? Рэм старательно думал эти простые и понятные мысли, чтобы не думать о руке, погруженной в холодную воду до локтя.
На ней, то пульсируя, то затихая болью, красовалась татуировка. Тонкие и резные листы на плотном стебле. Красивая работа. Рэм, может, и сам бы додумался себе такую набить, вот только, как она оказалась на его запястье, он не помнил. От вчерашнего вечера в голове остались один только горький туман и отвратительное ощущение, что произошла какая-то большая гадость. Он где-то налажал. И так крупно, что не расхлебаешь. И даже куревом каким-то забористым не заслонишься. Сиди теперь, вспоминай, что же такое произошло, пока бабка ходит под дверью и ворчит:
– Рассиделся там, барчук какой. Вышел бы, бабушке помог…
– Чего надо сделать? – крикнул Рэм.
Бабка замялась, потопталась еще немного и ушла к себе. А Рэм остался. С обшарпанным дном ванны, горящей рукой и полынной вязью на коже.
– По-лын-ной, – по слогам повторил Рэм, и картинка в памяти начала обретать очертания.
Рэм вытащил руку из воды, прижал к себе, будто она уже была культей, и сполз на коврик. Тот пах жидкостью для мытья пола и, кажется, немного – кошачьей мочой. Рэм прислонился к нему щекой и зажмурился.
Старик курил и нес какую-то околесицу. Лапша стыла в коробке. Около бытовки кто-то ходил, но внутрь не заглядывал. Рэм давился дымом и горечью, слушал старика, но понимал через слово. Что-то про игру и желания, что-то про подарочки и загадки. Что-то про полынную темноту, через которую надо смотреть. И все это абсолютно всерьез. Рэм бы и хотел рассмеяться, но дым окутывал его, забивал легкие. Какой тут смех, не сдохнуть бы. И когда старик протянул ему руку и спросил:
– Ну что, малой, по рукам и домой валим? – Рэм уже был готов на все, лишь бы выбраться из чертовой бытовки. И даже мама в его голове не попросила не чертить. Наверное, понимала, что дело – труба. Так что Рэм схватил ладонь старика и сжал в своей. Тот рванул его на себя. И просипел в самое ухо, а может, Рэму это уже показалось:
– Три подарочка принесешь, мамку твою с того света достану. А не успеешь с вещицами этими, так будешь мне служить. Такой у нас расклад.
– Маму? – сипло выдавил из себя Рэм. – Маму вылечишь?
– Услышал наконец, – осклабился старик, затянулся еще. – Значит, по рукам. – И сжал их: свою и Рэма.
– Правда вылечишь? – через дым, заполнивший бытовку, прохрипел Рэм.
– Три подарочка, – напомнил ему старик. – И будет тебе исполнение желаньица твоего. Берешься?
– Берусь, – на последнем дыхании смог выдавить Рэм.
Старик хрипло рассмеялся, из его рта, из двух ноздрей, из ушей и глаз, сочился полынный дым. Рэм попятился бы, но старик крепко держал его за руку. Смех оглушал, дым жегся в легких и разъедал глаза.
– Повторяй, – приказал старик. – Я принесу Гусу три подарочка. За месяц справлюсь. Три подарочка. Гусу. Ну!
Рэм уже не мог говорить, но слова сами собой вывалились из омертвевшего рта, оставляя после себя липкий тошнотворный след. Кажется, Рэм отключился раньше, чем договорил. А что было потом, он не помнил. Ему снилось, как высокий и худой мужик в мясницком фартуке склоняется над ним с жужжащей машинкой, как другой, кажется, дворник в оранжевой жилетке, щурится и вытягивает руку Рэма, а тот проваливается в новые слои горького тумана и ничего не чувствует.
В себя Рэм пришел на бортике уже набранной ванны. Что за автопилот довел его домой и сколько времени ему на это понадобилось, узнать было не у кого. Но по утреннему топтанию бабки Рэм понял, что ночь он провел не дома. И веселой вечеринкой это было не назвать.
– Ты выйдешь или нет, ирод? – взвыла она за дверью.
Пришлось выходить. Рэм дернул слив, пригладил мокрой ладонью волосы, не решился смотреть в зеркало и вывалился в коридор. Бабка занимала бóльшую часть коридорчика и была набухшая, как грозовая туча. Подозрительно обнюхала Рэма, сморщилась.
– Траву, что ли, жег? – буркнула она. – Помылся бы, копченый весь.
Рэм пробормотал что-то и нырнул в свою комнату. Сгреб край футболки, принюхался. Несло дымом и полынью, словно он поджег заросший сорняками овраг и валялся в нем. Может, так и было. Как теперь разобраться? От дымной гари мигом затошнило. Рэм вылез из шмоток, откинул в дальний угол. Тощее тело в вечных ссадинах и синяках потряхивало. На запястье наливалась темнотой полынная ветка. Рэм набрал побольше воздуха и громко, по слогам высказал потолку все, что накопилось. Тут бы и мама не смогла укорить Рэма – черта он не упоминал.
Стало полегче.
А потом пиликнул