— Я вторглась? — засмеялась я, и смех мой прозвучал немного безумно. — Я принесла тебе пирог, Денис! Пирог, который ты якобы так любишь! А ты там… ты… это в голове не укладывается! Как ты мог? Ты же… ты же мой муж! Ты клялся мне в верности! Ты предал! Ты сволочь! Ты…
Слова рвались наружу, бессвязные, полные боли и гнева. Я задыхалась. Слёзы, наконец, хлынули из глаз, горячие и беспомощные.
Он смотрел на мои слёзы, и в его глазах читалось лишь одно — досада. Досада на неуправляемую эмоцию, на сломанный план, на испорченный вечер. — Успокойся, — сказал он грубо, без тени сочувствия. — Хватит рыдать. Ничего не произошло. Ты сама всё придумала и теперь раздуваешь из мухи слона. Возьми себя в руки.
В тот момент я поняла всё. Он не будет оправдываться. Не будет умолять о прощении. Он будет давить. Гасить. Отрицать очевидное. Потому что признать — значит унизиться. А он — капитан полиции Денис Мамонтов — никогда не унижается.
Он посмотрел на меня своим холодным взглядом. Взглядом следователя на несговорчивую свидетельницу. — Успокойся, прими душ, ляг спать. Утром будешь мыслить здраво. Это приказ.
Развернулся и вышел из комнаты, оставив меня одну посреди гостиной, в моих грязных туфлях, с разбитым сердцем и маленьким секретом под сердцем. Я ведь и приехала к нему для того, чтобы рассказать. Но теперь я буду молчать. Не заслужил он такого счастья.
Глава 1
Пять лет — это как прожить маленькую жизнь в перерыве между проблемами. Первая серьёзная случилась тогда, пять лет назад, в том кабинете, и её отдалённое воспоминание до сих пор вызывало горечь во рту. А потом было много следующих. Преждевременные роды. Два месяца в больнице с ежедневной молитвой, чтобы моя малышка выжила. Когда казалось, что я справилась с одной, непременно появлялась другая. Следующей стала мамин инсульт. Зато остальные проблемы уже не казались такими масштабными. Так проблемки просто.
Моя новая жизнь была похожа на бесконечный, отлаженный марафон. Работа в банке, где цифры были предсказуемы и не предавали. Детский сад. Аптека. Больница. Дом. Иногда мне казалось, что я не дышу, а лишь делаю короткие, экономные вдохи между этими точками на карте моего выживания.
Вот и сегодня я, как всегда, бежала. После работы — в садик за Катей, которая уже вовсю демонстрировала характер, доставшийся ей, увы, не от меня. — Мам, а почему ты всегда последняя? — упрекающе спросила она, засовывая свои маленькие ручки в рукава куртки. — Потому что мир крутится не вокруг тебя, солнышко, — автоматически ответила я, застёгивая её молнию. — Есть работа, есть бабушка… — Знаю, знаю, — вздохнула она с преувеличенной взрослой тоской.
— Мам, а можно мы купим киндер? — Катя смотрела на меня своими огромными, карими глазами, и сердце сжималось от противоречивых чувств — любви и щемящей боли.
— В другой раз, солнышко, — я потянула её за руку, ускоряя шаг. — Бабушка одна дома, её нельзя надолго оставлять.
Сиделка звонила ещё в пять, извиняющимся тоном сообщила, что ей срочно нужно уйти по личным делам. В груди тут же поселился знакомый холодок тревоги. С мамой могло случиться всё что угодно: она могла упасть, пытаясь дойти до туалета, могла забыть выключить чайник, могла просто испугаться одиночества и тишины.
Мы почти бегом шли домой.
Наш дом — мамина трёхкомнатная квартира в старом, но уютном доме. Наше с Катей убежище и наша крепость, которую мы делили с мамой и… с братом, когда он был дома. — Быстро руки мыть! И переодеваться! — скомандовала я Кате, едва переступив порог. Она послушно потащилась в ванную, а я, скинув пальто прямо на вешалку в прихожей, бросилась в мамину комнату.
Воздух в комнате был тёплым, спёртым, пахло лекарствами и сладковатым запахом немощного тела. Мама лежала на кровати, укрытая лоскутным одеялом, которое она сама сшила много лет назад, когда её руки ещё слушались её. Увидев меня, она медленно повернула голову. Её глаза, такие же, как у меня и у Матвея, утратили былую живость, но в них всё ещё теплился огонёк сознания. Она попыталась что-то сказать, но из её перекошенного рта вырвалось лишь невнятное, тягучее мычание. За пять лет я научилась его понимать. — Всё хорошо, мам, я уже дома, — мягко сказала я, поправляя одеяло. — Ты кушать хочешь? Она кивнула, едва заметно двинув головой. — Сейчас, подожди немного. Сварю суп. Всё хорошо? Ничего не болит? Она снова кивнула, и её взгляд стал немного спокойнее. Этот безмолвный диалог был нашей ежедневной рутиной.
Я вышла из комнаты и почти бегом направилась на кухню. Пора было звонить Матвею. Он должен был приехать с вахты из Нягани сегодня утром. Вчера вечером он звонил как раз перед посадкой в поезд: «Лер, я выезжаю, встреть меня с борщом, а то там одна столовская баланда». Мы смеялись. Он был моей опорой, моим единственным сообщником в этой борьбе за нормальную жизнь. Месяц он работал там, на севере, а месяц жил здесь, ухаживая за мамой, пока я была на работе. Это было наше негласное соглашение. Он копил на квартиру для себя и своей Люды, а я… я просто старалась выжить.
Достав кастрюлю, я включила воду и одним движением зажала телефон между плечом и ухом, набирая номер брата. Гудки были ровными, монотонными. «Подъезжаешь к туннелю, связи нет», — подумала я, принимаясь чистить картошку. Но гудки шли раз за разом, и ровный голос оператора сообщал, что абонент недоступен.
Тревога, тихая и противная, как подвальная сырость, начала подползать к сердцу. Я положила телефон на стол и попробовала ещё раз. Снова гудки. Снова «абонент недоступен».
«Не нервничай, — сказала я себе. — Может телефон сел. Всё логично». Но что-то гнусное и холодное шептало внутри, что это не так. Матвей всегда ставил телефон на зарядку в поезде. Всегда.
Тогда я нашла в контактах номер его друга Санька, с которым они всегда ездили на вахту вместе. Набрала. Сердце колотилось где-то в горле.
Трубку сняли почти сразу. — Сань? Привет, это Лера. Вы с Матвеем где? Он телефон не берёт… На той стороне повисла неловкая, густая пауза. Такой паузой обычно предваряют плохие новости. — Лер… — голос Санька прозвучал неестественно тихо, сдавленно. — Мы… мы ждём тут. Полиция