Со стороны задней террасы Мишутка выглянул из за двери, с криком “мама”! бросился ко мне, растопырив ручонки. Я даже не могла его поднять, просто обнимала, гладила любимые волосы. Сердце стучало скорым поездом на перекатах, торопливо нагоняя адреналин. Я бухнулась на колени, прижимала к себе сына, вдыхала запах его волос. Живой, невредимый, весёлый.
Видела Нину, сердобольно прикрывающую рот рукой, видела незнакомую женщину в строгом синем платье с белым воротником — няня, наверное. Миша отстранился:
— Мама, мама, там так много маленьких собачонков, Герда их кормит молочком, а они пищат и дерутся.
— Мой ты хороший, — я не выпускала своего крепыша из рук, сын выпутывался из моих объятий:
— Можно я ещё посмотрю на собачков?
Я всё ещё прижимала сына к себе, не решаясь отпустить, глаза ползали по двери, за которой скрылась дочь Романа, а “сознание потеряло сознание” — шок. Вот почему он так легко развёлся со мной. У него уже была семья.
Дважды меня сбил один и тот же поезд, выскочивший из тоннеля тайн Ольшанского. Дважды сломанное сердце запустилось заново. Я какая-то не убиваемая, что ли.
Поцеловала сына:
— Беги, родной.
— Ольга?
Я вздрогнула. На ступенях стоял Ольшанский.
Я медленно выпрямилась, глядя бывшему мужу в глаза. Холёный, красивый гад. Брови вразлёт, чайками. Глаза …а вот глаза у этого мужчины всё те же — внимательные, безжалостные и кристально честные! Артист, вот же циничный артист.
Меня трясло, я будто проваливалась в бездонную шахту. Сколько ещё подлых и безжалостных тайн у Ольшанского за спиной?
Сказал же в больнице, что не женат. Откуда дочь? В смысле, где жена? Тоже выкинул? Сколько нас таких у него в списке?
Почему же мне снова так больно. Я пять минут назад хотела признаться ему, что Миша его сын, а сейчас смотрела в глаза прожжённого лжеца и холодела от собственной тупости. Дура! Сколько же ещё жизненных уроков мне надо отхлебать, чтоб понять: брак это не сказка.
Сказка закончилась, когда дура-Золушка нацепила свою дурацкую туфельку, поверив, что придурок принц, не запомнивший за вечер танцев её лицо, имя, вообще ничего вдруг станет нормальным верным мужем. Да не бывает такого. Мужчины не меняются никогда! Если бил, пил, крал из семьи, врал, изменял — он таким останется навсегда. Будет врать, изменять и дальше по списку.
В моём случае — врать и изменять.
Я стояла в коридоре не двигаясь, Миша сначала побежал к террасе, потом вернулся:
— Мама, а ты не уйдёшь? — порывисто вжался мне в живот: — Ты же заберёшь меня с собой?
— Никогда не оставлю тебя больше, что ты, миленький.
— Меня тётя оставила. Оставила, а сама ушла.
— Прости меня, сынок, что не была рядом с тобой в ту минуту. Я выздоровела и сразу приехала за тобой.
— Тогда подожди меня, я скоро.
— Мишенька, так я за тобой и приехала. Беги, смотри на щенят. Я скажу спасибо Роману Яковлевичу и мы поедем домой.
Я подняла глаза на “ дядю “ Рому и готова была убить сама себя. Дура, на что я надеялась. Зачем припёрлась в этот дом. Достаточно было просто позвонить. Попросить, чтоб Роман привёз Мишу, а лучше остаться в машине у Марата под воротами и там подождать малыша. Идиотка, снова сплела себе мечту из собственных фантазий, ещё хотела ему про сына рассказать!
Сын так и не добежал до дверей террасы, вернулся, весело выкрикивая:
— Мама, смотри, а это Эвелина, моя подружка. Она как Герда, тоже хорошая. — Миша попытался взять синедредую девушку за руку, ты выдрала ладонь, фыркая, воскликнула:
— Миха, ну ты даёшь, сравнил меня с собакой.
Миша весело смеялся, заглядывая снизу девушке в лицо и столько было доверия в его глазёнках к этой ершистой и враждебной девочке или девушке, даже не пойму, как её назвать.
— Спасибо тебе за Мишу, — старалась говорить ровно, но губы дрожали от чувств. Я вообще дурная какая-то. Стоило кому-то приголубить моего ребёнка, у меня сразу набирались слёзы от благодарности.
— Не за что, и уж слёзы лить точно не надо, — утёрла мне нос малолетнее исчадие и фыркнув, сложила руки на груди, выставив ногу вперёд и задрав подбородок. Ну точно, Наполеон в дредах.
— Ольга, — Ольшанский оказался рядом, коснулся моего локтя:
— Почему ты здесь? Сбежала из больницы?
— Я за сыном приехала, нам пора.
— Не выдумывай. Нам пора поговорить. Идём ко мне в кабинет.
— Мне трудно подниматься по ступеням, — я выдернула локоть из его лапищи и между прочим, почувствовала, как спину и бёдра жжёт горячими углями. Я реально почувствовала слабость в мышцах, ноги дрожали, мне бы сесть. Но я же гордая! Перед этим гадом в жизни не признаюсь, что мне надо было бы за что то держаться. В глазах стало темнеть, я двинулась к диванчику и буквально пробежала последние три шага, чтоб не грохнуться в обморок.
Зато мозги в обморок не собирались,
— Ольшанский, у тебя есть дочь?
— Да, а что не так?
Когда я сойду с ума — это был вопрос времени.
— Пойдём, нам надо поговорить, — Роман протянул ко мне руки, я дёрнулась:
— Не трогай меня. Я лучше ползком, чем ты до меня дотронешься. — от злости и растерянности у меня шумело в голове. О чём мне с ним говорить!
И тут пазлы постепенно стянулись в одну картину. Так та, из за которой мы развелись — она?!
То есть ребёнок с синими дредами и розовым пузырём жвачки — это не ошибка прошлых лет, а постоянно присутствующий человек в жизни образцового двоежёнца?
Сердце бухало где то в висках. У меня пылали щёки. Чёрт, зачем я вообще сунулась в эту историю. В нашей с ним трагической песне давно поставлена точка, чего это моё сердце так ускорялось, частило, кого я хотела догнать? Своё прошлое? Чтоб снова окунутся в новый омут грязи из его новой семейки?! Божечки, как же больно. За что!
Какая же я наивная дура. Всё пыталась забыть Ольшанского, вытравливала его образ из памяти, топила ночами в слезах, вгрызаясь зубами в подушку — а он прекрасно жил с другой семьёй.
Девочке лет 12–13, она минимум лет на 5 старше нашего брака. Значит, Ольшанский врал мне до свадьбы!
У меня всё похолодело. Как хорошо, что я узнала об этом до того, как рассказала про Мишу.
Ольшанский стоял передо мной. Огромный, как