Еще с минуту ничего не происходило. Мы топтались на месте, изредка обмениваясь ударами. Он то и дело мазал, а я не мог достать его так, чтобы нанести хоть сколько-нибудь серьезное повреждение. Наконец, под крики товарищей, ему видимо, надоело осторожничать. Когда я чуть сократил дистанцию, он вдруг резко сорвался с места, растопырив руки ухватил меня в захват.
Подобного я не ожидал.
Он сдавил так, что у меня перехватило дыхание. Ребра едва ли не затрещали. Я пытался освободить руки, чтобы отработать ему по шее, но он прижал их к моему же собственному телу. Очень примитивный прием, лишенный всякой хитрости. Здесь у него полное преимущество.
У меня в глазах начало темнеть от нехватки кислорода. Толпа ревела, предвкушая очень скорую развязку, неминуемо с моим концом. Я собрал остатки сил и резко дернулся вперед, одновременно опустив голову вниз. Угодил лбом ему точно в переносицу.
Раздался отчетливый хруст. Брызнула кровь.
Афроамериканец заревел от боли и шока, его хватка мгновенно ослабла. Я вывернулся, словно угорь, и, не давая ему опомниться, нанес ему сильнейший удар коленом точно в пах. Он вытаращил глаза от еще более ошеломительной боли, согнулся пополам, издав хриплый стон. Его и без того приплюснутый как пельмень нос, теперь не был похож ни на что. Огромная бесформенная окровавленная плямба. Текла кровь, капая ему же на грудь.
Я не стал останавливаться — в настоящем бою, тем более таком, совершенно нет времени на жалость. Пока он стоял согнувшись, я нанес ему нисходящий удар основанием ладони по затылку, добивая его в шею. Его тело обмякло, он рухнул на колени, ткнувшись мордой в песок. Он еще попытался встать, но тут же получил прямой левой точно в челюсть. Я в этот удар вложил все силы — зубы у того клацнули так громко, что там наверняка ни одной целой пломбы на месте не осталось.
Впрочем, не факт.
Отчего-то вспомнил, что у черных американцев с зубами часто все лучше, чем у белых. Чем именно это обосновано я уже не помнил, но вот сейчас, глядя на свой окровавленный кулак, я почему-то овспомнил этот абсолютно бесполезный для меня в этой ситуации факт. А мой противник, получив контрольный, тяжело и беззвучно рухнул на песок, больше не двигаясь. Ну, что тут скажешь? Кинг-Конг жив, но это не точно. Может, мой последний удар ему какой-нибудь из позвонков сместил и америкос уже не жилец? Все может быть…
На песчаном «ринге» воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом ветра, да далекими хлопками выстрелов. Зрители замерли от увиденного — такого результата боя они совершенно не ожидали! Затем толпа «курсантов» взорвалась недовольным гулом, свистом и криками на разных языках. Они пришли смотреть на неминуемую и красивую смерть «русского» солдата, а не на его победу. Тем более такую.
Американец-инструктор, стоявший с краю загона, быстрыми шагами пересек плац. Лицо перекошено от злости и напряжения, взгляд яростный, едва сдерживаемый. Ну да, теперь-то шоу не получилось, а потому и настроение у него резко изменилось.
Его рука молниеносно потянулась к кобуре на бедре.
— Вот дерьмо! — заорал он, направляя на меня ствол пистолета. — Русский, ты чего натворил! Все, конец тебе!
Он взвел курок. Взгляд его был пустым и холодным. Я замер, глядя в черное отверстие дула, прекрасно понимая, что все кончится вот сейчас, на этом грязном песке. Однако, я в это не поверил. Вот чисто интуитивно я понимал, что все это какая-то плохо продуманная демонстрация, но эмоции свои он держал под контролем и срываться не собирался.
Секунда. Другая.
Пять секунд. Десять. Тишина.
Глаза закрывать я не стал. Если уж решили меня пристрелить, то с закрытыми глазами я точно не умру. Не дождутся, черти! Просто стоял и молча смотрел на дуло пистолета. Это была Берета, в Афгане я такие видел уже не один раз.
Как я и думал, выстрела не последовало. Резкий, пронзительный гудок, не один, а дважды, пробился сквозь шум толпы. Все, включая инструктора, резко обернулись. С черного пикапа, стоявшего в тени за оградой, высунулась рука и отрывисто помахала, явно отдавая приказ. Инструктор, скрипя зубами так, что было слышно даже на расстоянии, с силой опустил пистолет, всадив его обратно в кобуру. Затем направился к пикапу.
Ему пришлось обходить ограду через отдельный проход в стороне, поэтому пауза явно затянулась. Американец подошел к пикапу со стороны пассажирского сиденья. Начал что-то говорить, но быстро замолчал. Только слушал и изредка кивал головой.
Затем он вернулся обратно.
— Семьдесят семь двенадцать! В карцер! Живо! — прошипел он, и его глаза пообещали, что это еще далеко не конец. Интересно, кто же вмешался? Кто посчитал, что меня рано убирать⁈
Двое охранников в серой форме грубо схватили меня под руки и попытавшись согнуть в болевом приеме, потащили с «ринга» к нашему одноэтажному зданию с камерами. Когда мы подходили, оттуда уже вытащили Семена. Тот выглядел уверенно, но глаза все равно были расширены от страха и непонимания того, что его ждет дальше.
Краем глаза я увидел, как на с окровавленного песка забирают поверженного американца. Тот не только не мог сам идти, он даже подняться не мог. Одновременно я увидел, как на «ринг» вышел другой «курсант». Им был крупный боец, в зеленых камуфляжных штанах, полностью лысый, зато в солнечных очках. Даже и не понять, кто это по национальности. Скорее всего, европеец.
Вот твари. Устроили тут гладиаторские бои на развлечение публике. Зрителей нагнали, причем они тоже те еще уроды — все происходящее здесь, весело и круто. Моральная сторона как будто бы вообще никого не волновала.
Семен, выглядевший уставшим и подавленным, двигался как-то вяло. Никаких оваций, только равнодушное молчание — его жизнь никого здесь не волновала.
Больше я ничего не увидел — меня завели в камеру. Привычно лязгнул закрывшийся засов.
— Громов, ты там как? — раздался взволнованный голос Кикотя. — Нормально?
— Жить буду, — отозвался я, все еще чувствуя солоноватый металлический привкус крови во рту. — Помяли, слегка. Зато чернокожему я ребра пересчитал и морду лица хорошо подправил. Красавцем и раньше не был, а теперь тем более. Там Семена повели после меня.
— Да, нас так и будут дергать, то одного, то другого. Ну, это как раз и плохо. Нам сказали, что возможно, сегодня будут участвовать все «куклы».
— Слушай, я не пойму…