– Нет! я вас спрашиваю, что в этом сезоне носят?
– Холерных больше, – подумав, сказал я.
– Не-е-ет! Какой вы, право, непонятливый… Что у вас носят женщины? Ну, узкие рукава – в моде?
– Ах, так! Да, бывают узкие, – неопределенно ответил я.
– Вы не заметили – на груди есть складки?
– Складки? Иногда портнихи их, действительно, делают.
Она задумчиво покачала черепом.
– Гм… Так я и думала. А скажите… Как нынче юбки?
– Юбки? Черные шьют, красные, зеленые…
– Нет, нет… А фасон?
– Такой, знаете… обтянутый.
– Обтянутый?! Ага! Я всегда говорила, что к этому вернутся.
Она натянула на своих бедрах одеяло и повернулась передо мной.
– Так?
– Сударыня! – робко напомнил я. – Вы мне обещали о тамошнем кое-что порассказать…
– Да, да… Шляпки, конечно, по-прежнему большие?
– Большие. Сударыня, осмелюсь…
– Боже мой! Что вы от меня хотите?
– Вы обещали…
– Ага, простите! Что же вам рассказать?
– Все, подробно… Как там, вообще…
– Ах, вы и вообразить не можете. Надо вам сказать, что умерло нас трое: я, потом одна толстая лавочница и жена адвоката. На мне было белое платье с розовой отделкой, волосы зачесаны назад и на ногах…
– Сударыня!
– Ну? Не перебивайте! А жена адвоката… Можете представить: она была в черном шерстяном и в туфлях без каблуков… Ха-ха! Без каблуков! Ха-ха-ха!
Она так расхохоталась, что закашлялась. Потом встала с кресла и, прохаживаясь перед зеркалом, продолжала:
– Ну вот, умираем мы… В тот же день с нами похоронили одного молодого чиновника… Длинный такой был, красивый. С усиками. Мне рассказывали, что на похоронах его была молодая женщина, плакавшая над гробом, и старик, который…
– Сударыня!!
– И старик, который все качал головой, глядя на него… Понимаете, седой весь… качает и качает головой! А молодая дама, можете представить…
– Сударыня!!
– Ну, что там еще?.. А потом говорили над его гробом речи. Какой-то толстый сказал: «Обнажим, говорит, наши головы перед прахом этого молодого человека»… Ужасно было трогательно.
– Сударыня!.. Я вас просил о загробной жизни, а вы…
– Ах, о загробной жизни? Чего же вы раньше не сказали… Загробная жизнь наша состоит в том, что…
Она остановилась перед зеркалом и повернулась к нему спиной.
– А сзади меня хорошо облегает?
– Хорошо! Так вы говорите, что загробная жизнь…
– Да!.. Она состоит в том, чтобы… Ах, досада! Никак я не могу спины увидеть…
Она повернула голову так, что затрещали позвонки.
– Загробная жизнь наша заключается в том, что мы…
Она свернула череп чуть ли не совсем на затылок… Неожиданно проволока, скреплявшая позвонки, лопнула, и голова с двумя позвонками глухо упала на ковер…
Моя собеседница зашаталась и рухнула, рассыпавшись грудой белых костей.
– Проклятая, болтливая баба! – злобно вскричал я, вытряхивая ее из одеяла.
* * *
Потом долго не мог успокоиться, шагая из угла в угол, и только под утро заснул тяжелым сном, томимый неразрешенной загадкой, которая почти давалась в руки:
– Что же, наконец, делается на том свете?
Дружба
Посвящается Марусе Р.
Уезжая, Кошкин сказал жене:
– Я, Мурочка, вернусь завтра. Так как ты сегодня собралась в театр, то сопровождать тебя будет вместо меня мой друг Бултырин. Он, правда, недалек и человек по характеру тяжелый, но привязан ко мне, и к тебе будет внимателен. Когда вернетесь домой, ты можешь положить его в моем кабинете, чтобы тебе не было страшно.
– Да мне и так не будет страшно, – возразила жена.
– Ну все-таки! Мужчина в доме.
А когда приехал Бултырин, Кошкин отвел его в угол и сказал:
– Друг Бултырин! Оставляю жену на тебя. Ты уж, пожалуйста, присмотри за ней. Сказать тебе откровенно, мне не больно нравятся разные молодые негодяи, которые, как только отвернешься, сейчас же вырастают подле нее. С тобой же я могу быть уверен, что они не рискнут нашептывать ей разные идиотские слова.
– Кошкин! – сказал сурово, с непреклонным видом, Бултырин. – Положись на меня. Как ты знаешь, моя семейная жизнь сложилась несчастливо: жена моя таки удрала с каким-то презренным молокососом! Поэтому я уже научен горьким опытом и ни на какую удочку не поддамся.
Он бросил мрачный взгляд на сидевшую у рояля Мурочку и молча, многообещающе пожал руку Кошкина.
Кошкин уехал.
* * *
Одевшись, Мурочка стояла у трюмо, прикалывала шляпу и спрашивала следившего за ней беспокойным взглядом Бултырина:
– О чем вы шептались с Жоржем?
– Так, вообще. Он поручил мне быть все время около вас.
– Зачем? – удивилась Мурочка.
Бултырин рассеянно засунул в рот нож для разрезания книг и, призадумавшись, ответил:
– Я полагаю, он боится, нет ли у вас любовника?
– Послушайте! – вспыхнула Мурочка. – Если вы не можете быть элементарно вежливым, я вас сейчас же прогоню от себя и в театр поеду одна.
«Да! – подумал Бултырин. – Хитра ты больно… Меня прогонишь, а сама к любовнику побежишь. Знаем мы вас».
А вслух сказал:
– Это же он говорил, а не я. Я не знаю, может быть, у вас и любовника-то никакого нет.
Этими словами он хотел польстить Мурочкиной добродетели, но Мурочка надулась и на извозчика села злая, молчаливая.
Бултырин был совершеннейший медведь: в экипаж вскочил первый, занявши три четверти места, а когда по дороге им встретился Мурочкин знакомый, приветливо с нею раскланявшись, исполнительный Бултырин потихоньку обернулся ему вслед и погрозил кулаком.
Изумленный господин увидел это и долго стоял на месте, недоумевающе следя за странной парой.
Когда они вошли в вестибюль театра, Бултырин снял с Мурочки сак, огляделся вокруг и мрачно сказал, ухвативши ее за руку:
– Ну идем, что ли!
– Постойте… куда вы меня тащите? Оставьте мою руку. Кто же хватает за кисть руки?!
– А как надо?
– Возьмите вот так… под руку… И, пожалуйста, оставьте свои нелепые выходки. А то я сейчас же уйду от вас.
Бултырин отчаянным жестом уцепился за Мурочкину руку и подумал:
«Врешь! Не сбежишь, подлая! А ругаться ты можешь, сколько тебе угодно».
Когда они сели на места, Мурочка взяла бинокль и стала рассматривать сидящих в ложах.
Хитрый Бултырин попросил у нее на минутку бинокль и, сделав вид, что рассматривает занавес, потихоньку отвинтил какой-то винтик в передней части бинокля, после чего хладнокровно передал его Мурочке.
«Посмотри-ка теперь!» – сурово усмехнулся он про себя.
Мурочка долго вертела бинокль, сдвигала его, раздвигала и потом, огорченная, сказала:
– Не понимаю! Только сейчас было хорошо, а теперь ни туда, ни сюда.
– Разве теперь мастера пошли? Жулики! – отвечал Бултырин. – Им бы только деньги брать. Возьмут, да вместо бинокля кофейную мельницу подсунут! Ей-богу!
В антракте Бултырину