Я хотел предложить еще месяц службы, но он бросил кий и строго сказал:
– Баста! В качестве хозяина запрещаю вам предлагать мне продолжение игры. Как вас зовут?
– Григорием, – почтительно ответил я.
– Ладно. Я тебя буду называть Гарри. Гарри! Возьми платяную щетку и счисти с меня мел.
Я почистил его платье, подал пальто, и мы вышли, незнакомые еще друг с другом, чужие…
Я был молчалив и шагал сзади, усталый, перемазанный мелом, а он, легкой молодцеватой походкой, шел впереди, насвистывая прекрасный мелодичный мотив.
Мы пришли в лучшую гостиницу города. Непосредственно за этим очутились в прекрасном номере из двух комнат, служившем, очевидно, моему хозяину временной квартирой.
Я снял с него пальто и остановился у дверей.
Он развалился на диване, забросил ноги на его спинку и сказал:
– Гарри!
– Что угодно?
– Ты мне нравишься, Гарри. Сегодня я хочу поужинать с тобой, причем разрешаю держать себя со мной как с равным. Слуга на сегодня – к черту!
Я подошел к другому дивану, лег на него, задравши ноги, и весело сказал:
– А каким ужином ты бы меня, милый человек, накормил? Э?
– Позвони, пожалуйста, мы сейчас обсудим это с метрдотелем. Кнопка у дверей.
– Позвони, пожалуйста, лучше ты. Я дьявольски устал. Кнопка у дверей…
* * *
Через десять минут мы сидели за прекрасным, обильным ужином. Мой хозяин, которого на сегодня мне было разрешено называть Мишей, был мил, добродушен и джентльменски вежлив.
– Гарри! – повторял он, наливая мне вина. – Ты настоящий парень.
В знак благодарности я небрежно кивал головой.
– Может, ты, Гарри, интересуешься знать, кто я такой? Я, брат, уфимский помещик Михаил Петрович Дыбин. Да… Помещик я. Две тысячи десятин земли, имение, мельница, образцовый питомник.
Я равнодушно зевнул.
– Две тысячи? Удобной много?
– Много.
Он помолчал, подлил мне вина и потом, положив свою руку на мою, весело воскликнул:
– Нравишься ты мне, Гарри! Ты – настоящий парень. Знаешь, Гарри, соврал я тебе. Никакой я не помещик, и земли у меня удобной нет. В этом смысле вся земля нашей планеты для меня неудобная, потому что не моя. Меня смешит: откуда это я про питомник взял? Скажешь и сам не знаешь, как это оно вышло.
– Ничего, Миша, – улыбнулся я. – Ты меня не обидел этим.
Мы чокнулись.
– Да, брат. Где там быть мне помещиком… Живу я с того, что имею в Тифлисе дом. Купец я. Домина доходный, на Арнаутской улице… Только управляющий жулик.
– А ты его прогони, – посоветовал я, разрезая рябчика.
– Прогоню, – пообещал Миша.
Потом, выпив залпом стакан хереса, он хлопнул меня по плечу и залился хохотом.
– Гарри! А ведь это я тебе соврал. Врешь вот и сам не знаешь – зачем? Никакой я не купец и не помещик, и дома у меня нет, и насчет управляющего я не имею права сказать дурного слова, потому что управляющего-то нет… Гарри! Ты, я вижу, стоящий парень и без предрассудков… Знаешь, кто я?
– Генерал от инфантерии? – добродушно спросил я.
– Вор, Гарри, самый настоящий профессиональный вор! Но я этим, Гарри, не горжусь. Гордость – скверное мелкое чувство ничтожных натур!
Он закатился хохотом.
– Тогда, – сказал я, вставая, – я должен перед тобой извиниться… Я принимал тебя, признаться, за человека другого склада. Если так, то получай.
Я вынул из своего кармана золотые часы с его монограммой и жемчужную булавку, которая во время игры украшала его галстук.
Он удивленно посмотрел на меня, схватился за карман, за галстук и потом крепко пожал мою руку.
– Спасибо. В таком случае я, по справедливости, должен вернуть тебе твое кольцо и часы. Потому что, хотя они тобой и проиграны, но, главным образом, потому, что я тихонько переложил пару твоих шаров к себе.
– Каких? – спросил я деловым тоном.
– 14 и 10.
– Гм… Тогда я отбираю, конечно, часы. Потому что, хотя я тоже переложил к себе, когда ты зазевался, два твоих шара, но это были 9 и 7. Разница в мою пользу.
Мы помолчали.
– Ты, однако, хорошо устроился!
– Опыт, Гарри, опыт! Когда я приезжаю в какой-нибудь город – мне нужен только тяжелый чемодан и три рубля. Я еду в лучшую гостиницу и, первым долгом, ни с того ни с сего бросаю швейцару на чай последние три рубля. Затем требую самый дорогой номер. По гостинице разносится дураком-швейцаром слух, что приехал дьявольский богач. Непосредственно затем я спускаюсь в ресторан при гостинице, требую ужин, вина, фруктов, сигар – так, рублей на двадцать. Это для того, чтобы сразу задолжать хозяину, и ему будет жаль потом со мной расстаться. Эти дураки всегда льстят себя надеждой получить долг. Ну а потом… когда мне больше невмоготу – я бросаю свой чемодан на произвол судьбы и еду в другую гостиницу.
Он добродушно улыбнулся.
– Из всех кирпичей, которые после моего отъезда обнаруживались в чемоданах, можно было бы к моему юбилею построить небольшой, но доходный домик, хотя бы на Арнаутской улице.
Мы проболтали до поздней ночи.
Ложась спать, хозяин сказал мне:
– Гарри! Ты любишь женщин?
– Женщины – зло! Но я никогда не желал себе добра.
– Гарри! Недавно я вступил с одной рябой кухаркой в преступную связь. Меня, нужно тебе сказать, привлекает не приятная шероховатость ее лица при поцелуях, а ее господа, и, главным образом, те маленькие штучки, которые лежат в столике спальной комнаты госпожи.
– Я тебе нужен? – серьезно спросил я.
– Да. Завтра господа уезжают в театр или еще куда-то. Пока я буду предаваться с кухаркой изнеженности нравов, ты можешь совершить поступок, недостойный джентльмена, – войти в спальню честной женщины.
– Сделано, – пообещал я, засыпая.
Я спал спокойно. Мне и не грезились те странные, непостижимые, неожиданные вещи, которые случились со мной сутки спустя…
Глава II
ДЕЛО
Притворяясь лихим, веселым парнем без предрассудков, я должен сознаться, что втайне страшно побаиваюсь: а что, если читатель отнесется ко мне не с благосклонной улыбкой, а с отвращением и гадливостью?..
Мне это было бы ужасно больно.
Поймете ли вы меня, когда я скажу, что у меня не поднялась бы рука убить муху… Но если бы у той же мухи звенел в кармане кошелек и по желтому брюшку змеилась часовая цепь – я, не задумываясь, лишил бы собственницу этих сокровищ времени и денег.
Будь это американская муха, она была бы ужасно огорчена пропажей, потому что уж это известно: для американцев дороже всего время и деньги.
Если вдуматься в мое поведение серьезно, то ничего