Ее кожа в его руке, холодная, как сланец. Пальцы ног, теплые и потные в ботинках. Лед на затылке, покалывающий короткие волосы там.
Затем...
Зияющая, свежая рана на спине. Ее зубы в его голове, в его мозгу, ужасное давление всасывания.
Боль, ее восхитительная интенсивность, потрясла Прицела до основания его души.
Массивная черная рука легла на лицо симпатичной вампиршы, откинув ее голову назад. Прицел наблюдал, как Одди прижал ее к земле, уперся коленом в ее грудину и вонзил кол в ее грудь. Он скрутил его внутри нее. Ее тело сморщилось и развеялось, как горящий лист. Прицел захлебнулся кровью. Боль пронзила его тело полным блицкригом.
- Успокойся, сынок, - сказал Одди.
Он подпер голову скомканным свитером.
- Я могу... - Прицел выплюнул комок красного. - Я чувствую, сержант.
- Все будет хорошо, солдат. Хорошо, как вишневое вино.
Трипвайр присоединился к Одди. Он побледнел.
- Господи. Он не выживет.
На этот раз Одди промолчал.
Трипвайр опустился на колени рядом с Прицелом.
- Хочешь морфина? Один укол облегчит боль. Два - и ты онемеешь. Три - и ты легко поплывешь. Хочешь?
Прицел покачал головой.
- Впервые за двадцать лет, Трип, я чувствую, - eго черепная дыра наполнилась кровью. - Чувствую...
Зиппо и Ответ осмотрели.
- О, Боже, - сказал Зиппо, схватившись за ребра. - Нам нужно что-то для него сделать.
- Я умираю, - сказал Прицел.
Одди сказал:
- Все будет хорошо, сынок.
Это был инстинктивный ответ, и все это знали.
- Не пори чушь, сержант, - сказал Прицел. Он сплел свою руку с рукой Трипвайра. Это было так приятно, так тепло. Затем его лицо потемнело от страха. - Это просто...
- Что? - спросил его Трипвайр.
- Я не хочу закончить как они...
- Я обещаю, этого не произойдет, - Зиппо отцепил пару гранат от патронташа Трипвайра. - Разожми руки, если сможешь.
Прицел согласился, как ребенок. Зиппо положил по гранате в каждую ладонь, сомкнув пальцы Прицела вокруг зажимов.
- Я не это имел в виду, - сказал он. - О том, что ты выглядишь, как дважды отбитое дерьмо. Это говорили "Бенни".
- Я знаю, Зип, - веки Прицела дрогнули. - Все... все в порядке.
Мужчины быстро собрались. Им нужно было продолжать двигаться. Одди опустился на колени рядом с Прицелом и выдернул чеки из каждой гранаты.
- Если бы я мог вызвать для тебя медицинскую эвакуацию, я бы это сделал. Я бы вызвал этот чертов "Хьюи", погрузил тебя на него, посмотрел бы, как он увезет тебя в безопасное место.
- В-вс-все в порядке, сержант...
- Ты держись так долго, как cможешь, сынок. Когда станет слишком холодно или начнет слишком больно, просто отпусти.
- Я чу-чувствую свои н-ноги, сержант, - Прицел пошевелил пальцами ног в доказательство этого заявления. Кровь в его вскрытых мозгах была покрыта тонким слоем льда. - Так приятно, понимаешь? Просто чувствую.
Одди поцеловал свою ладонь и прижал ее ко лбу Прицела. Тот закрыл глаз и слушал, как их шаги хрустят по снегу, удаляясь, становясь все дальше и дальше.
Вскоре он остался один.
Или... не совсем.
* * *
- Вперед, вперед!
Мужчины прорывались сквозь подлесок, как обезумевшие носороги. Они бежали без оглядки. Они бежали так, словно простое расстояние могло каким-то образом стереть все, что они видели и делали. Они бежали, чтобы победить Дьявола.
Они делали то, что солдаты делают лучше всего.
Бежали от прошлого.
- Вперед, вперед, вперед!
Если бы они посмотрели вниз, то увидели бы кусты, растущие у их ног. Если бы кто-то из них обладал знанием трав, они могли бы опознать кусты по их пурпурным, пушистым листьям:
Волчий аконит [130].
Они никак не могли увидеть существо, сидящее на дереве высоко над ними. Маленькое, низкорослое существо, которое наблюдало за их продвижением с интересом и удовольствием.
Наблюдало одним большим красным глазом.
- Вперед, вперед, вперед!
* * *
Нил Пэрис, который позже станет известен как "Прицел", отправился во Вьетнам в возрасте девятнадцати лет. Он оставил девушку, как и большинство военнослужащих. Ее звали Мария, и они любили друг друга с глубиной и широтой, которая волновала и ужасала их обоих.
Он возил ее на Кони-Айленд на хот-доги и березовое пиво в заведение "Нэйтанc". Он помнил, как океанский ветер развевал ее волосы, развевал их вокруг головы, застревал во рту, между губами. Он придумывал всевозможные предлоги, чтобы прикоснуться к ней. Находясь рядом с ней, он делал суровую правду мира терпимой, даже несуществующей; когда он обнимал ее, он верил, пусть и ненадолго, что нет таких вещей, как ненависть, жестокость или боль. А когда она целовала его, он знал, что больше никогда не захочет целовать кого-то другого.
Она сказала, что будет ждать. Она отправляла письма. В одно из них она вложила морскую ракушку. Молодой солдат, затаившийся в доте около Куой Нон, лизнул ее, почувствовав вкус морской воды. Хотя его разум пытался этому сопротивляться, он не мог не задаться вопросом, кто мог быть с ней, когда она ее подобрала. Он пробил дыру в оболочке и носил ее на полоске сыромятной кожи на шее.
Ночами в джунглях, в такой абсолютной черноте, что она стала живым существом, он мечтал о воссоединении с ней. Она ждала на автобусной станции, волосы были связаны желтой лентой. Он сходил с "Грейхаунда" и шел к ней, брал ее голову в руки, целовал ее маленький сладкий рот. Ее руки скользили вокруг его талии, затем поднимались, чтобы обвить его шею. Он прикладывался губами к ее уху и говорил - эти точные слова, отрепетированные за три командировки отчаянной тоски: "Расскажи мне что угодно. Расскажи мне все. Я пересек океан и сушу, чтобы быть с тобой. Помоги мне забыть. Помоги мне вспомнить".
А потом травма. Внезапно все эти мечты показались глупыми. Мария не захочет видеть его сейчас, когда у него оторвана половина лица. Он попытался представить их вместе, но обнаружил, что не может: его лицо превратилось в черное пятно, на которое она отказывалась смотреть. Он знал, что она скажет: Я все еще люблю тебя, но..." и он легко отпустил бы ее, потому что, возможно, сам поступил бы так же, если бы