После купания у всех разгорался аппетит. Поедалось невероятное количество борща, мяса, начинающих поспевать яблок. Вечером со свояком они пили вино и шли в клуб смотреть картину или слушать заезжих артистов. Ночью Петр Сергеевич жадно целовал жену и обнимал так жарко, словно они только что поженились.
Однажды в клубе случилась драка. Ее начали подростки. Ввязались взрослые парни, парней поддержали женатые… Переворачивались столики, с грохотом падали стулья, звенели разбитые стекла.
Петр Сергеевич, его свояк и еще несколько человек растаскивали дерущихся. Кто-то сильно ударил его в поясницу. Петр Сергеевич от боли застонал и… проснулся.
Спина затекла. Она казалась намертво спаянной с постелью. Петр Сергеевич со стоном поворочал плечами, но удобнее от этого не стало, только он почувствовал, что спина снова взмокла.
Щелкнул замок, и в комнату вошла медсестра Дуся. Ей дали ключ. Медсестра была совсем молоденькая, смуглая, с очень озабоченным лицом. Она прокипятила шприц и катетер, спросила, как спал и что кушал. Сделала укол, положила под спину сухую салфетку и старательно вымыла руки под краном.
Когда Дуся ушла, Петр Сергеевич долго смотрел на свои плоские, тонкие и беспомощные руки, бывшие когда-то сильными и умелыми. Пальцы тоже стали тоньше, длиннее, ногти пожелтели. Зато рыжие волоски на тыльной стороне ладони выглядели толще и грубее. Он достал из-под подушки круглое зеркальце и долго рассматривал в нем свое осунувшееся лицо, синие круги под ввалившимися глазами. Потом тихо и бессильно заплакал.
* * *
В шесть часов вечера с работы пришла Катя. Чем-то возбужденная, она поставила на стул тяжелую сумку и, не снимая пальто, подошла к мужу:
— Дуся приходила?
— Приходила. Как у тебя дела?
— А что? Ничего. Как всегда.
— Просто так. Что-то ты сегодня веселая.
Когда Петр Сергеевич был здоров, Катя не работала. Она и теперь могла не работать — пенсии хватало. И Петр Сергеевич не хотел, чтобы она уходила. Но Катя решила хоть чем-нибудь занять себя и устроилась буфетчицей в рабочую столовую. Заработок там не ахти, зато всегда можно было без беготни по магазинам достать продукты. Она не оспаривала, что просто ей хотелось быть на людях. Муж сердился, пробовал даже обижаться, потом переломил себя и смирился.
Катя разделась, дала мужу лекарство, закрыла форточку и пошла готовить ужин. Петр Сергеевич слушал рокот воды из крана, шорох и стук, затем, когда на сковородке зашипело, до него донесся запах жареного лука и томата.
Прибежал Димка, веселый, задыхающийся. Он зашвырнул портфель на полку — завтра выходной.
— Господи, опять пиджак порвал, не напасешься на тебя. Нельзя разве поосторожнее!
— Это Васька. Он меня тянет, а я ему как дам!..
Поздно ночью, когда Димка крепко уснул, Петр Сергеевич тихо позвал жену. Она подошла, села рядом. Он погладил ее руки, попробовал сжать пальцы, чтобы стало больно, но снова понял, что силы у него мало, совсем не стало у него силы. Он попросил, чтобы она наклонилась и погладил ей волосы. Боясь, чтобы не услышал Димка, стал говорить.
— Трудно тебе со мной. Только не уходи, слышишь, Катя. Не знаю, может, скоро поправлюсь…
Жена молчала.
— Потом сын. Со мной он не останется. А что я без вас? Пропаду.
Катя не протестовала и не соглашалась. Петр Сергеевич все говорил, немного заискивающе, еле слышно:
— Неужели ты за весь год так и… одна, а? Скажи, я ведь не рассержусь, сам понимаю… Скажи, ну… Толку-то что от меня?
— Что ты, что ты, Петя?.. Разве можно? Родные ведь мы.
— Можно, Катя, можно.
— Я и не думаю об этом. Зачем?
— А ты думай… Только не говори мне, если что… не рассказывай. Тяжело мне будет. Лучше ничего не знать. Тогда не так трудно.
— Перестань, Петя, я и так вся измучилась.
— А я… разве не измучился? Я тоже…
— Что же теперь поделаешь?
— Вот я и говорю… Но ты все-таки не говори мне, если что…
Они долго шептались. Петр Сергеевич все гладил руки жены и прислушивался к тому, как она отвечает на ласку. Ему казалось, отвечает она, жалея его за беспомощность. Он скоро утомился от горьких дум и волнений, наплыла дремота.
Катя выпрямилась, посидела еще немного и, осторожно высвободив руки, встала. Петр Сергеевич не слышал, как она раздевалась и разбирала свою постель.
Катя легла, но сон отчего-то пропал. Она встала, подошла к кровати сына, села на краешек. Потом осторожно просунула руку под спину Димки и приподняла его. Димка замычал спросонья, завертел головой. Она быстро прижала его к себе. В темноте Катя увидела, как разлепились Димкины веки, как расширились его зрачки.
— Мамка, ты чего? — тихо спросил он.
— Тише, Димка, тише. Папку разбудишь.
— Ты чего? — не унимался Димка.
— Ничего. Ложись, спи, — Катя поцеловала его в лоб и укрыла одеялом.
Вернулась в свою кровать, стала слушать ночь. Скоро засопел Димка. Простонал два раза муж, прозвенел поздний трамвай…
А Димке снился сон.
…В углу, в голубой полутьме стояла незаконченная модель корабля. Он был совсем как настоящий. Пройдет немного времени, мастер обработает последнюю заклепку, покрасит борт, из-под боков его выбьют клинья, корабль заскользит по стапелям, взбурлит воду у дока и закачается на вольном заливе, готовый плыть к дальним берегам.
НЕСМЕЛЫЙ ПАРЕНЬ
До этого случая в детдоме Витьку считали несмелым мальчишкой. Был он какой-то робкий, неразговорчивый, хотя и не избегал общества одногодков. Обижать его особенно не обижали, но и дрался он реже других. В школе учился средне, отвечал только тогда, когда его вызывали. Старая учительница математики, Елизавета Макаровна, называла его даже молчуном, но прозвище это так и не пристало к Витьке.
Однажды Витьку сильно обидели. Может быть, для другого это было бы пустяком, мелочью, но Витька переживал сильно. Кто-то стащил по-настоящему дорогую для него вещь — набор акварельных красок, с которым он не расставался. Его акварельные рисунки даже на детдомовской выставке висели. Витька пожаловался воспитательнице. Все знали, что Витька никогда никому не ябедничал. Воспитательница Кира Тимофеевна работала в детдоме недавно. Возможно, она наслушалась всяких ужасов про детдомовских, или просто в тот день у нее не было настроения, но она, даже как