— Представляешь, Кать. Даже когда я был молодым, тополя уже взрослыми были. И ведь стоят до сих пор. Все пережили с нами, все видели.
Я достала телефон из кармана и сделала фото, а потом показала его отцу.
— У меня есть такое же где-то. Но там я с тобой рядом маленькая еще. Реву. Помнишь?
— Помню. Я тогда с командировки вернулся. А на утро опять уезжать на работу. Ненадолго, но ты решила, что снова меня не увидишь.
— Правда? Не помню этого. Помню только кулечки с подарками от зайчика и лисички. С конфетами, вареными яйцами и неполными пачками печенья.
Я улыбнулась, подошла ближе и обняла отца. Что-то важное хотелось сказать, но все казалось таким банальным. Поэтому со слезами на глазах я просто призналась:
— Пап, я тебя люблю.
— И я тебя очень сильно люблю, Кать. Правда.
Я шмыгнула носом, рассмеялась и утерла слезы.
— Какая то я сентиментальная сегодня.
Он задумчиво посмотрел вверх, вздохнул и спросил:
— Может, все-таки оставишь?
Его слова заставили меня вздрогнуть и задохнуться от внезапно возникшей боли. Мне казалось, что я все уже для себя решила.
— Что оставлю, пап?
— Ребенка. Ты ведь за этим приехала? Не хочешь от него рожать?
— Пап, с чего ты взял, я…
— Катька, Катька… Большая дура выросла, а врать так и не научилась.
Он махнул рукой и пошел в сторону раскинувшихся за домом, покрытых первым легким снежком огородов, а я вдруг почувствовала, что сейчас незаслуженно оттолкнула отца. Обидела.
— Пап, прости, — крикнула дрожащим голосом. — Я правда не знаю, что делать. И я не знаю точно, чей это ребёнок.
Он остановился, приосанился, дернул локтями и довольно крякнул.
— Даже так? — ответил не оборачиваясь. — А я думал, живешь скучно. Значит, еще не все потеряно.
Я догнала его вмиг и встала рядом.
— Что ты имеешь ввиду?
— Раз появился в твой жизни, человек, который смог встряхнуть, разбудить, вытащить на свет ту самую настоящую живую Катьку, значит, все хорошо будет. Кем бы он ни был, да и не о нем речь. О тебе. Главное, разбудил!
Я шумно выдохнула и прикрыла глаза. А потом созналась.
— Это Егор. Он приезжал в наш город пару недель назад. Встретились случайно и…
— С Егором? Случайно? Ну-ну… Все-таки послушался, значит. Дошло до него…
— Чего послушался? Пап? Пап, это ты? Пап!
От возмущения я снова остановилась.
— Было дело, да. На кладбище его видел полгода назад, наверное. Пьяного вдрызг. Весь как бомж, опухший, помятый, сидит там, скулит, себя жалеет. Ну я и отругал. А он давай ерундень всякую нести, что ты его разлюбила и замужем.
Ну я и ответил. Чтобы убедиться, говорю, проверь сам. И поставь точку. Чтобы вот так не растрачивать свою жизнь понапрасну. Ну вот, он, видимо, все правильно понял.
— Пап, ну зачем… — заскулила я. — Ничего из этого хорошего не вышло, понимаешь? Чужие мы уже друг другу. И столько всего…
— Дура ты, Кать. Вот как есть малолетняя дура. Ничего хорошего, говорит, не вышло. Бог ребёнка вам дал. Шанс, считай. Тьфу на тебя.
Отец потушил окурок носком сапога и скомандовал:
— Поехали!
28
— Пап, я все понимаю, — попыталась объясниться, сев на переднее сиденье старенькой, но вполне жизнеспособной “Лады”. У отца поистине золотые руки. До сих пор машина, несмотря на преклонный возраст, была в отличном состоянии. — Но и ты пойми. Между нами ведь… Ну это не просто ссора, развод. Мы в разных мирах с ним живем теперь. Я замужем, в конце концов! Мой настоящий муж совершенно другой человек, я с ним живу, сплю в одной постели! — Угу. Но не любишь, — отец снова решил поставить точку в нашем разговоре. — Возможно. Возможно ты прав, я не знаю, честно. Я запуталась. — В чем, Кать? Машина выехала на трассу, я перестала смотреть на знаки и светофоры и откинувшись на спинку кресла, попыталась объяснить. — Понимаешь, мы жили с Егором. С Ликой. Это была совсем другая жизнь. Другие привычки, режим дня, отношения, чувства, все другое. А потом я все это постаралась забыть. Стереть из памяти. Чтобы научиться жить заново, приходится избавляться от старого. В моем случае это было просто необходимо. А с Владом все произошло само собой. С ним я другая. Всё другое. Мы живем по другому, понимаешь? А теперь ты говоришь, что все это нужно перечеркнуть и вернуться назад. В прошлое! — Я такого не говорил! От его слов я едва не задохнулась в возмущении. — Да как же не говорил, пап! Ты же сам сказал… — Я сказал, что бог вам дал шанс. Разве я говорил о прошлом? Шанс, Катька, это всегда про будущее. Ты вот мне говоришь тут, что жизнь у тебя с Владом другая. И привычки, и чувства, и каждодневность вот эта вот… То есть ты себя изменила ради чего-то. Ради какой-то цели. Подстроилась, оперилась, стала как будто иной. Смотрю на тебя, не вижу ничего нового. Ты все та же, только потерялась. Себя потеряла, во всей этой шелухе сама себя не видишь, понимаешь? — Неправда! — Правда. Иначе бы ты эту свою новую жизнь приняла целиком и полностью. Вросла бы в нее корнями, растворилась, не отделяя свое и чужое. А у тебя, Кать, не так. Задыхаться стала, вот и бежишь. Сама не понимаешь отчего. Одна мысль — надо бежать. А все почему, потому что нет там тебя настоящей. Спишь ты там мертвым сном. Не ожила ты с ним, Катя, а умерла! И воскреснешь ты только… — Не надо. Не воскресну. Мы чужие. Ничего не будет как раньше. — И правильно! И правильно, Кать! Не должно же быть как раньше! То что раньше, уже ведь не вернешь. Надо новое строить. Жизнь будущую заново по кирпичикам выстраивать. Но не торопясь, понимаешь. Не торопясь, не опрометчиво. Не для того, чтобы сбежать или что-то перевернуть с ног на голову. Это как скульптура. Очень осторожно надо. — Я боюсь, — снова призналась честно, без обиняков и, кажется, больше всего самой себе. — Я боюсь, что ничего не получится. Нигде. Ни с Егором, ни с Владом. — С Владом уже не получилось. — Так и с Егором тоже! — Глупая ты, Катьк. Мелкая. Вот баба выросла, а душа как у девочки. С Егором у тебя не было еще ничего. Не было. Ты думаешь что, он не изменился? Он ничего не потерял? По нему так же танком жизнь прокатилась и туда, и обратно. Разве ты этого не понимаешь?