Все приготовления, загрузка компьютера — все это происходит в тягостном гнетущем молчании. Кажется, что воздух в кабинете уже можно резать ножом. Но это чувствую только я, и никак не Светочка. Она крутит локон указательным пальчиком и кусает пухлые изрядно перекаченные губы. Но от этого больше нервничаю я, и никак не Гаранин. Когда последний напечатанный лист проверен и увесистый отчет заверен моей подписью, я протягиваю его секретарше.
— Нужно заверить у Короткова и Майнера.
— Разберемся, Екатерина Александровна. Не переживайте. Что-то вы сегодня бледная какая-то, неважно выглядите, — кисло осматривает меня она, пренебрежительно поджимая губы.
— Да, приболела, хочу отпроситься.
— Ну это к вашему начальнику отдела, и в кадрах предупредите.
Я киваю. Без тебя разберусь. На Егора даже не смотрю, хотя его взгляд ощущаю на коже получше прикосновений.
Когда эта парочка выходит из кабинета, со стоном откидываюсь на стул и прикрываю лицо руками. Ну почему мне так хочется разреветься?
Но медлить некогда, я больше чем уверена, что он сюда вернётся. И лучше я уйду раньше.
Звоню начальнику отдела, но не успеваю вставить даже слова:
— Катечка, что случилось?
— Ничего, хотела сказать, что все распечатала. Гаранину документы отдала, Света понесла на подпись.
— Фух, слава богу. Спасибо тебе за оперативность.
— Пал Андреич, я что-то плохо чувствую себя. Можно я сегодня на удаленку? Отлежаться хочу.
— Катечка, конечно, в чем вопрос! Ты главное в кадрах предупреди. И мой комп включи, чтобы если что-то кому-то нужно будет, удаленно подключиться.
— Спасибо, Пал Андреич.
Отключаюсь и иду открывать кабинет начальника. Сама вчера пожалела, что не оставила включенным. Ночью, пока делала отчет, поняла, что быстрее бы было свериться со старой базой, а она только в архиве у начальника. Пришлось потратить много времени, чтобы все пересчитать и провести анализ, ночью ведь не поедешь на работу.
Теперь же я могла себе упростить рутинный труд и, возможно, уйти на удаленку не на денек, а до конца недели отсидеться дома. Тем более нет Влада. А мне определенно нужно привести свои мысли в порядок перед нашей встречей.
Наклоняюсь к столу, включаю системник и слышу щелчок закрывающейся двери за спиной. Резко выпрямляюсь и смотрю на Гаранина. Он достает ключи из двери, машет ими и кладет в карман.
— Ты не выйдешь отсюда, пока мы с тобой нормально не поговорим.
14
Завороженно смотрю на него, словно на хищника. Он двигается медленно, плавно ступая по мягкому ковровому покрытию, удерживая мой взгляд. Его ноздри слегка подрагивают, и я понимаю, что он напряжен и… возбужден.
Его заводит мой страх?
Усмехаюсь и складываю руки на груди.
— Что тебе нужно от меня, Егор?
— Тебя. Всю, целиком и полностью. Я хочу тебя вернуть!
— Вернуть? Ты не обнаглел? Я что, вещь?
— Нет. Ты просто моя.
— Ошибаешься. Если забыл, то мы с тобой уже почти как шесть лет разведены. И я замужем.
Демонстрирую ему кольцо на безымянном пальце. Но с удовольствием бы показала другой.
— Неужели? — снова усмехается он. — Муж? Это под ним ты сегодня стонала?
Он потирает шею, и я замечаю кровавые отметины от моих ногтей. Черт! Прикрываю лицо руками.
Но он не дает мне укрыться и окунуться в свои переживаниях. Теперь уже очень бережно и нежно берет мои руки и сжимает их в своих ладонях. А потом склоняется и нежно целует в губы, словно пробуя, наслаждаясь каждым мгновением.
Мой судорожный вздох и отчаяние. Мне бы увернуться, оттолкнуть его, но я снова будто под гипнозом.
Ловлю каждое его прикосновение, наслаждаюсь тем, как скользит его кончик языка по моим губам.
Мучительный стон Гаранина снова срывает все оковы. Он прижимает ладонь к моему затылку, и теперь поцелуй переходит из разряда невинных в поглощающий, страстный, пламенный.
Хватаюсь за его пальто, чувствую, как в груди снова разгорается неуправляемый огонь. И корю себя, и одновременно нуждаюсь в нем. Теплые слегка шершавые пальцы пробираются к кружевному бюстгальтеру и рисуют болезненно-мучительные узоры на моей груди.
— Нет! — нахожу в себе силы и отталкиваю Егора. От неожиданности он едва не оступается, поэтому я снова хватаю его за лацканы пальто, а он меня за руки. — Перестань, не надо, Егор, пожалуйста.
— Катя, Катерина моя. Боже мой, как я скучал по тебе, девочка! Пожалуйста, не нужно бороться со своими чувствами!
— Егор! — уже почти кричу, потому что он снова тянется ко мне, нежно гладит волосы, слишком пристально, слишком внимательно рассматривает каждую черточку. И мне отчего-то становится неловко. Я постарела, изменилась. Горе никого не красит. И если раннюю выстраданную седину я умело закрашиваю, то морщинки все равно опутали уголки глаз.
— Она моложе, да? — выдаю с еле сдерживаемой обидой.
Егор замирает и губы его сжимаются, в узкую полоску.
— Кто она, Кать?
— Та, которая греет твою постель.
— Я же сказал, что не женился.
— Для этого разве обязательно…
— Да что ж ты заладила, Катя! У меня кроме тебя никого нет! И не было.
— Не ври!
Эти слова я почти выплевываю ему в лицо, и та ненависть, которая сидела во мне все эти годы, расправляет свои крылья. Гаранин видит это во взгляде и отшатывается.
— Что ты несешь, Кать!
— Я несу? Ну и наглец же ты, Гаранин!
Снова пытаюсь оттолкнуть бывшего, но Егор больно хватает меня за запястье, сжимает его и приподнимает руку так, чтобы мне приходится придвинуться ближе. Его глаза сужаются, и он зло, разделяя каждое слово, требует:
— Катя, это ты сбежала, ты! Это ты выскочила замуж, даже не дождавшись, когда пройдет год со дня гибели нашей дочери. Если уж кто и поступил с нами подло, так это ты! Но я, все же хочу знать, в чем все-таки ты меня обвиняешь.
Едва не задохнувшись от возмущения я снова пытаюсь вырваться, но тщетно. Кажется теперь мое запястье украсят отличные синяки.
Я вздергиваю подбородок и тем же тоном ему отвечаю.
— Обвиняю? Да нет, дорогой не обвиняю. Твою шлюху в нашей постели в моем халате я видела собственными глазами. И если твое высказывание в мой адрес по поводу того, что это только я виновата в гибели нашей девочки, еще можно как-то списать на безумие и горе. То вот измену, Егор, я тебе простить не смогла. Поэтому и подала на развод. И не смей меня обвинять в предательстве, понял, не смей! Это ты нас предал. Только ты!
Боль, недоумение, растерянность оседают на лице Гаранина. Его хватка ослабевает. Я вырываюсь. Толкаю его изо