Лидия не выглядела удивленной. Пока я подходил, она не спускала с меня безразличного взгляда. Сейчас ее глаза показались мне невозможно темно-сине-карего цвета – и это еще была моя лучшая попытка определить его!
– Привет еще раз, прекрасная незнакомка, – со всей данной мне господом развязностью начал я. – Вот о чем хотел спросить: ты ведь разрешишь мне остаться в твоем доме на пару дней?
– Пожалуйста, – очень спокойно ответила она безо всякого выражения.
Впервые услышав ее голос, я отметил его довольно неожиданную для такого хрупкого существа глубину и совершенно не наигранную мелодичность.
– Слушай… мне как бы, это… очень жаль, что тетя Джулия умерла… Старушка казалась такой крепкой, а вот поди ж ты…
Лидия не ответила, продолжая так же безучастно смотреть на меня.
– А еще я подумал… как ты смотришь на то, чтобы сходить куда-нибудь со мной поужинать? – спросил я, начиная понемногу теряться под ее сумасшедшим взглядом. – Не знаю… точнее, не помню, есть ли тут рестораны, но…
– Есть, – прервала она меня, и я было почувствовал облегчение, но она продолжила – только я не понимаю, зачем.
В этом «зачем» отсутствовала вопросительная интонация. Также я не уловил там ни обиды, ни горечи, ни следов каких-либо других эмоций.
– Ну, я просто хотел пообщаться с тобой… получше тебя узнать. Мы же столько лет не…
– Да. Столько, что ты просто решил забыть о нашем существовании.
Это была констатация факта, не более.
– Это неправда, я всегда о вас… – Лидия едва заметно покачала головой, и я осекся. – Ладно, может быть, не всегда, но…
– Пожалуйста, не надо. На то, как ты пытаешься не врать, довольно тяжело смотреть.
Лидия произнесла это с едва различимым отвращением, внимательно глядя на мой рот, будто каждое мое слово представлялось ей крошечной сколопендрой, выползающей оттуда.
– П… почему? – Я едва выдавил из себя это глупейшее «почему», обнаружив вдруг, что мои губы снова перестали мне подчиняться.
– Не знаю, почему. Пропускал тренировки? – ответила Лидия, впервые чуть заметно улыбнувшись, но эту улыбку ни в коем случае нельзя было назвать доброй!
С трудом овладев онемевшими губами, я торопливо затараторил:
– Ну хорошо, ты хочешь услышать правду? Вот тебе правда: я почему-то совсем не помню ни тебя, ни священника с поверенным. Это раз. Да, я не общался с тетей последние пятнадцать лет, но это-то как раз объяснить совсем несложно: она послала меня в эту дурацкую школу, и я на нее разозлился! Ты представить себе не можешь, какие гадости они там заставляли делать нас, маленьких мальчиков-натуралов. Три года я ел на ужин фасоль! А ты знаешь, что происходит, когда перед сном ты…
– Снова пытаешься быть забавным? – прервала меня Лидия, посмотрев мне в глаза, и я умолк.
Она продолжала смотреть на меня, на этот раз уже с долей любопытства, словно гадая, удастся ли мне продолжить выступление. Так ничего и не услышав, Лидия проговорила ровным, и по-прежнему абсолютно безучастным тоном:
– Между прочим, я в то время училась точно в такой же школе. И мне там тоже не очень нравилось. Но…
– Вот видишь! Значит, ты должна меня понять!
– …но твоя тетя отдала нас туда, потому что у нее не было выбора. Она уехала на несколько лет с миссией в Южную Америку, а в этих школах работали люди, которых она знала лично и которым доверяла.
– Доверяла? Этим жирным, елейным сукиным котам? Да не смеши меня! Просто сбагрить нас хотела, вот и все!
– Думай, что хочешь. Но имей в виду: я никогда не прощу тебе, как ты с ней поступил.
Конечно, мне могло и показаться, но она произнесла эти слова с ощутимой угрозой!
– Да пожалуйста! Обойдусь без твоего прощения!
– Ты можешь остаться, мне безразлично. Я не имею права вот так сразу тебя выгнать…
– Но? – спросил я со злостью.
– …но не стоит больше со мной разговаривать. Думаю, нам обоим это не доставит удовольствия. Два дня? Хорошо, я потерплю.
– Отлично!
Я развернулся и направился наверх к дому, забыв о собаке. Не вспомнил я о ней даже когда заметил небольшую будку, стоявшую под деревом чуть поодаль от входа. Впрочем, мою оплошность можно было объяснить тем, что та собачка, которая скреблась в дверь, ни за что бы в такой будке не уместилась!
– «Хорошо, я потерплю», – все еще бормотал я, войдя в застекленную террасу. – Вот черт, а ведь тетя была права… Черт! Хоть с виду и не скажешь. Маленькая ведьма. Взгляд, а?!
К счастью, пса нигде не было видно. Из террасы я прошел в сводчатое помещение столовой, оформленной, я бы сказал, в бескомпромиссно-готическом стиле. В ее центре стоял резной обеденный стол и стулья с высокими прямыми спинками, а по периметру комнаты располагались книжные полки высотой в три человеческих роста, заполненные фолиантами в старинных кожаных переплетах.
Потемневшие от времени зеркала давно уже ничего не отражали, в камине, по обеим сторонам которого стояли два рыцаря в блестящих стальных доспехах, можно было целиком зажарить кабана, а свисавшая с закопченного потолка железная люстра с покрытыми пылью лампочками, имитирующими свечи, раза в два превосходила по размерам всю мою квартирку на Манхэттене. Если здесь я и провел свое раннее детство, то было совсем неудивительно, как мне удалось забыть почти все связанное с теми годами!
Однако кое-что я все-таки помнил. Будто в полусне, я поднялся по массивной деревянной лестнице на второй этаж и повернул на площадку, огороженную от зала мощными перилами. Открыв первую из трех дверей, я оказался в комнате, вроде бы бывшей когда-то моей…
Но разрешите мне здесь взять еще одну небольшую паузу, и уже после этого (обещаю!) мое повествование до самой развязки будет таким же прямым и гладким, как отчет губернатора штата Арканзас перед законодательным собранием с изложением обстоятельств, в результате которых четыреста тридцать семь миллионов долларов ежегодных ассигнований на поддержку сельского хозяйства штата были потрачены на медную мемориальную табличку в честь Дня тыквы.
Так вот: должен признаться, что три года, проведенные мною в питтсбургской католической школе для мальчиков, вовсе не были такими уж ужасными. Школа, правда, относилась к числу самых строгих