— Удобно? — она закатывает глаза. — Это как жить на сухарях и говорить: «сытно». Нет, милая, вечером мы идем к тебе и делаем разбор твоего гардероба.
Я ошарашенно смотрю на нее и признаюсь:
– Да там и разбирать нечего… Ничего достойного.
– Ну ты же ходила с мужем куда-то? Наверняка у тебя есть какие-то костюмчики интересных расцветок?
— Нет, — хмурюсь я. — Мы почти не выходили вместе.
Я слышу себя: я как будто оправдываюсь. А правда простая и горькая. Он почти везде ездил без меня. В рестораны с партнерами - один. На приемы — один. Если Герман и брал меня куда-то, то очень редко и туда, где все было знакомо и безопасно: к друзьям на дачу, на шашлыки. И понятно, что на такие встречи я надевала джинсы и свитер, а не платье. Он не требовал от меня красоты, ему больше нравилась моя невидимость.
Однажды, правда, его друзья затащили нас на какое-то светское мероприятие, помню только яркий свет и бокалы. Герман сиял, как всегда: улыбки, тосты, разговоры про бизнес. А я стояла у стены и пыталась не дышать громко. Тогда я думала, что это моя скромность, моя природная осторожность. Теперь понимаю — я всегда ношу цвета, которые не привлекают взгляда: серое, черное, все мешковатое. Я так боялась, чтобы люди не сказали: «О, она такая страшная, да еще разоделась как рождественская елка!» Поэтому я пряталась, а Герману, как ни странно, было даже выгодно, что жена не мешает. Ему не нужно было гордиться мной. Ему хватало его собственного блеска.
— Я так и думала, — вдруг говорит Ева. – Твои вещи - как маскировка. Ты прячешься. Надо это убрать. А еще тебе нужен правильный макияж, и попробуем распустить волосы.
— Ладно, — говорю тихо. — Давай попробуем, если тебе не… Если ты согласна мной заняться.
Я сама это слышу: я произношу “мной”, будто на самом деле это слово значит – заведомо провальным проектом.
Ева же, будто ничего и не замечая, хлопает в ладоши, словно мы только что заключили выгодную сделку.
— Отлично! Если ты не против, то брови прямо сейчас подправим.
Я смущенно трогаю лицо.
— Зачем?
— Чтобы выглядеть человеком, а не таблицей «Excel», — смеется она и тут же вытаскивает маленькую круглую коробочку. — Садись.
Я сначала хочу отказаться, но потом думаю: какая разница? Все равно хуже уже не будет. Ева еще смотрит на эту свою коробочку, а убегает и возвращается с косметичкой, достает оттуда карандаши, а мне протягивает маленькое зеркальце.
— Смотри на меня, — приказывает она и быстрыми движениями выводит форму. — Вот. Все. Две минуты, а у тебя уже взгляд другой.
Я сижу напряженно, словно сейчас Ева сделает из меня какую-то чужую девушку. Но она работает быстро, уверенно, легко. Карандаш мягко ложится на веки, появляются стрелки, глаза вдруг становятся выразительнее, будто заговорили громче.
— Уже лучше, — прищуривается она. — Теперь ресницы.
Щеки заливает жар, но я покорно опускаю веки. Кисточка скользит, щекочет, и я чувствую, как что-то во мне сопротивляется и сдается одновременно.
— А теперь самое вкусное, — Ева снова вытаскивает ту маленькую круглую коробочку и кисть. — Подведем скулы и нанесем румяна. Немного.
Она водит кистью по лицу, я бросаю косые взгляды в зеркало – там проступает легкая тень, будто у меня вдруг появились четкие линии, которых раньше не было.
— Видишь? У тебя лицо сразу собралось.
Я смотрю и не верю. Та же я, но… какая-то другая.
— И еще носик, — улыбается Ева, делая пару движений. — Вот так. Чуть-чуть, и он выглядит аккуратнее.
— Ты издеваешься, — шепчу я, но не могу оторваться от отражения.
— Нет, я показываю тебе, что ты не серое пятно. И никогда им не была. Просто спряталась за неправильной одеждой и отсутствием макияжа.
Я снова вижу в зеркале себя — и одновременно не себя. Словно чужая женщина смотрит на меня глазами, в которых сейчас каким-то чудом стало больше жизни.
— Ну что, страшная? — спрашивает Ева, поднимая бровь.
Я хочу ответить привычное «да», но слова застревают. Я не говорю ничего, но Ева все видит и выдает короткий удовлетворенный смешок.
— Может, все же вечером заедем в магазин? — не спрашивает, а решает Ева. — Купим тебе хоть одну блузку, которая не выглядит, как униформа бухгалтерии.
— У меня нет денег на лишнее, — сразу отрезаю я.
— «Лишнее» — это двадцатая пара сапог, — парирует она. — И то, не факт, что она лишняя, а нормальная одежда — это необходимость. Тем более, у тебя же отличная фигура… — она оценивающе смотрит, — талия, грудь. Ты сама себя прячешь.
Я опускаю глаза, пытаясь спрятать смущение. Внутри ноет обида и стыд за годы, когда я сама себя стирала в серый фон, и вместе с тем странное облегчение: может быть, и правда я не безнадежна? Может, стоит попробовать — хотя бы для себя.
Когда Ева уходит, я делаю глубокий вдох, открываю файл с отчетом и заставляю себя сосредоточиться. Цифры бегут по строкам, и я, наконец, чувствую: пора работать.
Время пролетает быстро, и я понимаю, что настало время обедать, когда Ева снова влетает ко мне и хватает за руку.
— Пошли в столовку. Сегодня покажу чудо.
— Я не голодна, — пытаюсь отмахнуться.
— Врешь. Ты всегда “не голодна”, но глаза у тебя голодные. Пошли.
Столовая шумная, пахнет котлетами и борщом. Мы берем подносы, покупаем полный набор: первое, второе и компот, и садимся у окна. Я еще не успеваю взять ложку, как Ева толкает меня локтем:
— Смотри.
Я оборачиваюсь. В очереди стоит тот мужчина из лифта - Матвей Семенович, наш директор. Все такой же высокий, спокойный, уверенный и с подносом в руках. Он берет суп, салат, чай. Никакой свиты и рабов с опахалом рядом не наблюдается. Просто мужчина в дорогом костюме, который садится за стол с обычными сотрудниками.
— Видишь? — шепчет Ева. — Богатый, влиятельный, а ест с нами. Мой бывший начальник сюда бы ни за что не сунулся.
А я вообще не понимаю, как это возможно. Контраст с Германом такой резкий, что в груди колет.
Видимо, я слишком долго пялюсь – и