Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова от нахлынувших эмоций, и свежие, но уже совсем другие слезы — слезы облегчения, надежды и, я осмеливался надеяться, счастья, брызнули из ее глаз.
Я наклонился и поцеловал ее. Медленно. Нежно. Бережно. Запечатывая этим поцелуем наше общее будущее. Наше с ней. И нашего ребенка. Наше, наконец-то обретенное, настоящее.
Эпилог
Анна
Свадьба была не той пышной, напыщенной церемонией, которую от нас ожидало бы все светское общество Москвы. Никаких сотен гостей, шикарного лимузина, многометрового шлейфа и заказанного у модного дизайнера платья. Я наотрез отказалась от всего этого. После всей той лжи, масок и спектаклей, мне до смерти не хотелось еще одного представления — на этот раз для чужих, праздных глаз.
Она была другой — камерной, искренней, по-настоящему нашей. Мы устроили ее в загородном доме моих родителей, в том самом, где когда-то в один вечер рухнули все наши маски и началась эта невероятная история. Тот самый порог, с которого я когда-то в ужасе сбегала от Глеба, теперь был украшен гирляндами из живых белых роз и нежнейшего тюля. Ирония судьбы была настолько прекрасной, что я ловила себя на улыбке каждый раз, когда вспоминала об этом.
Я стояла в своей старой комнате на втором этаже и смотрела в зеркало. На мне было платье. Не то строгое, «адекватное» платье из Германии, а настоящее подвенечное. Мы выбирали его вместе с мамой, и этот день стал одним из самых теплых и душевных за все время подготовки к свадьбе. Оно было простым, почти аскетичным, без вычурных кружев, стразов и кричащих деталей. Сшитое из плотного шелка цвета слоновой кости, оно мягко струилось по фигуре, лишь слегка подчеркивая те самые изгибы, что я так долго и тщетно пыталась скрыть. И самое главное — на мне не было ни парика, ни очков.
Мои волосы, те самые золотые, вьющиеся, живые волны, которые Глеб когда-то назвал «расплавленным солнцем», были убраны с помощью всего нескольких шпилек, а основная масса струилась по плечам и спине, переливаясь на ярком солнце, что заливало комнату. Я была собой. Настоящей. Анной. Той, которую он увидел тогда, в дверях этого дома, и которую полюбил навсегда. Легкое волнение щекотало нервы, но это был приятный, сладкий трепет, а не парализующий страх.
Внизу, под окном, послышались голоса, смех, приглушенный аккорд гитары — наши гости начали собираться. Их было немного — самые близкие. Папа, конечно, сиял, пытаясь совместить роль радушного хозяина и взволнованного отца невесты. Мама, моя тихая и мудрая мамочка, сновала между гостями, поправляя то салфетки, то цветы, ее глаза блестели от счастья и навернувшихся слез. Была Диана с Антоном, с которыми я успела крепко подружиться за время работы, смотревшие на всю эту историю с восторженным недоумением. И, конечно, Марина Витальевна, наш ангел-хранитель из отдела кадров, взиравшая на все происходящее с видом человека, который тайно все это и планировал.
Я отвернулась от зеркала и положила руку на свой живот, уже заметно округлившийся под легкой тканью платья. На пятом месяце я наконец-то почувствовала ту самую, невероятную связь с маленькой жизнью внутри меня. Это было шевеление. Сначала робкое, едва уловимое, похожее на трепет крыла бабочки, а теперь — все более уверенные, сильные толчки. Наш ребенок. Наше с Глебом чудо. Наше будущее.
Раздался тихий стук в дверь.
— Можно, дочка? — послышался голос отца.
— Входи, пап.
Он вошел, и я увидела, как его глаза наполняются влагой при виде меня. Папа подошел и взял меня за руки.
— Красивая ты у меня... Очень красивая, — его голос дрогнул. — На мать мою очень уж похожа.
Он редко говорил о моей бабушке, его матери, рано ушедшей из жизни. Эти слова значили для меня больше, чем все комплименты мира.
— Спасибо, папа. За все.
Он кивнул, с трудом сдерживая эмоции, и протянул мне руку.
— Ну что, принцесса? Готовы к самому важному путешествию в жизни?
***
Глеб
Я стоял под арочной беседкой в саду, увитой розами и живым плющом, и чувствовал, как предательски дрожат мои собственные, всегда такие твердые и уверенные руки. Я, Глеб Романович Шатров, для которого подписание многомиллионных контрактов было будничной рутиной, в этот момент был самым нервным человеком на свете. Сердце колотилось где-то в горле, отказываясь биться ровно, а в голове крутилась лишь одна, навязчивая мысль: «А вдруг это сон? Вдруг она передумает? Вдруг я проснусь в своем холодном, пустом особняке один, и все это окажется лишь плодом больного воображения?»
Сжал пальцы, чувствуя, как ладони становятся влажными. Я оглядел собравшихся гостей — немногочисленных, но самых дорогих. Игорь, поймав мой взгляд, подмигнул мне с едва уловимой, но одобрительной ухмылкой. Это придало мне немного уверенности.
Вот зазвучала музыка. Не торжественный марш Мендельсона, а тихая, нежная мелодия, которую мы выбрали вместе с Анной. И все обернулись.
И я увидел ее. Она появилась на пороге террасы, залитая лучами летнего солнца. В платье. В том самом, простом и от того невероятно совершенном платье, в котором она выглядела как самое настоящее видение. И самое главное — на ней не было ни парика, ни очков.
Ее волосы, те самые золотые, живые волны, были убраны лишь несколькими небрежными прядями, а основная масса струилась по плечам и спине, переливаясь на солнце. Она была сияющей. И абсолютно настоящей. Моей Анной. Той, которую я увидел тогда, в дверях этого дома, и которую полюбил навсегда. В тот миг мир, казалось, перевернулся, встав на свое, единственно верное место.
Она шла к алтарю, опираясь на руку отца. Игорь вел ее, и его обычно суровое, волевое лицо светилось такой нежностью и гордостью, что у меня сжалось горло. Он доверял мне самое ценное, что у него было. И я поклялся себе в тот же миг, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не предам этого доверия.
Наши взгляды встретились. В глазах Игоря я прочел напутствие и ту самую, скрытую стальную угрозу, что всегда в нем таилась: «Береги ее. Или иметь дело будешь со мной». А в глазах Анны… В ее огромных, сияющих, бездонных глазах я увидел все. И остатки былого страха, и неуверенность, и надежду, и ту самую, огненную, несгибаемую силу, что когда-то заставила ее бросить мне вызов. И любовь. Такую же огромную, всепоглощающую и безусловную, как