Только тогда я позволила себе пошевелиться. На автомате, будто робот, я прошлась по залу, проверила замки, выключила свет на витринах, оставив только тусклую дежурную лампу у входа.
И вот, когда последние шаги эхом отозвались в пустоте, я опустилась за стойку, на то самое место, где сидела с ним, прижалась лбом к прохладной, гладкой поверхности столешницы и наконец разрешила себе заплакать.
Тихими, горькими, безнадёжными слезами, в которых растворялась вся усталость, вся обида и весь животный страх перед завтрашним днём, который снова мог принести с собой очередную проверку или что-то похуже.
Я не знаю, сколько я так просидела, растворяясь в собственном горе. Может быть, пять минут, а может, и полчаса. Время потеряло свой счёт, превратившись в вязкую, серую массу отчаяния. Плечи сотрясались от глухих, рваных всхлипов, которые я больше не пыталась сдерживать. В пустом, тёмном зале они казались оглушительно громкими.
Именно в этот момент тишину разорвал резкий, требовательный звонок рабочего телефона. Я вздрогнула, как от удара, и резко подняла голову от холодной столешницы. Кто мог звонить в такое время? Сердце заколотилось уже по-другому — от тревоги, смешанной с раздражением.
Я поспешно вытерла лицо тыльной стороной ладони и, стараясь придать голосу твёрдость, ответила:
— Кондитерская, слушаю.
— Ой, здравствуйте! Я не поздно? Вы ещё работаете? — раздался на том конце провода тонкий, почти кукольный голосок.
— Мы уже закрыты, — устало ответила я. — Заказы принимаем до восьми.
— Ах, какая жалость! — огорчилась девушка. — Мне вас так рекомендовали! Сказали, у вас самые божественные торты в городе. Мне так нужен торт на завтрашнее утро, на день рождения мамочки. Пожалуйста, умоляю, войдите в положение! Я заплачу вдвойне за срочность!
Двойная оплата. Слова, которые сейчас были для меня не просто приятным бонусом, а жизненной необходимостью. Я представила гору счетов, и моя решимость отказать дрогнула.
— Что бы вы хотели? — сдалась я, уже ненавидя себя за эту слабость.
— Муссовый, с лесными ягодами! Три килограмма! — радостно прочирикала она. — Заберу завтра в десять утра. Спасибо вам огромное, вы меня просто спасаете!
Я записала заказ, имя — Светлана, и, отбив вызов, тяжело вздохнула. Слёзы высохли, на смену им пришла глухая, рабочая злость. Что ж, раз мне не дают утонуть в жалости к себе, я буду работать.
Я включила свет на кухне, надела фартук и с головой ушла в привычный, успокаивающий процесс. Замешивание бисквита, взбивание мусса, перебирание ягод — каждое движение было отточено до автоматизма и позволяло не думать.
Закончила я далеко за полночь. Усталость валила с ног, но, глядя на идеальный, покрытый зеркальной глазурью и украшенный свежайшими ягодами торт, я почувствовала профессиональную гордость.
Может, не всё так плохо. Может, я справлюсь.
На следующий день ровно в десять на пороге появилась вчерашняя заказчица. Молоденькая, разодетая, с хищным блеском в глазах.
— Боже, какая красота! — всплеснула она руками, глядя на торт. — Он ещё прекраснее, чем я представляла!
Она расплатилась, не торгуясь, и, рассыпаясь в благодарностях, упорхнула.
Я перевела дух и даже позволила себе лёгкую улыбку. А через час в моей кондитерской разразился ад. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла та самая Светлана. Её милое личико исказила гримаса ярости.
— Это что такое⁈ — взвизгнула она, швыряя коробку с тортом на прилавок так, что она чуть не упала. — Вы решили отравить мою маму в её день рождения⁈
Я опешила. В кондитерской было несколько посетителей, и все они обернулись на крик.
— Что случилось? В чём дело? — растерянно пробормотала я.
— А в том дело, что ваш хвалёный торт — это помойка! — не унималась она, тыча в коробку пальцем с длинным алым ногтем. — Мы его разрезали, а там плесень! Ягоды все в плесени! И волос! Чёрный длинный волос прямо в креме!
Мои щёки вспыхнули от унижения и гнева.
— Этого не может быть! — твёрдо заявила я. — Все продукты абсолютно свежие, я сама лично перебирала каждую ягоду!
— Да что вы мне врёте! — снова перешла она на крик. — Думаете, я не отличу свежие ягоды от гнилья⁈ Вы мне праздник испортили! Настроение испортили! Я буду жаловаться! Я вызову санэпидемстанцию! Я вам такую репутацию в интернете устрою, что к вам больше ни одна собака не зайдёт!
Она открыла коробку. Идеально ровная гладь торта была варварски исполосована ножом. В одном из разрезов, действительно, виднелась какая-то тёмная точка, похожая на ворсинку, а одна ягодка голубики выглядела чуть примятой. Этого было достаточно. Посетители начали перешёптываться, бросая на меня осуждающие взгляды.
— Верните мне деньги! Немедленно! — требовала девица. — И компенсацию за моральный ущерб!
Я поняла, что спорить бесполезно. Это был спектакль, и я в нём была назначена на роль злодейки.
Его спектакль. Руки моего бывшего мужа снова дотянулись до меня. Трясущимися руками я достала из кассы деньги и положила их на прилавок.
— Возьмите. И уходите.
— Да с радостью! Шарлатаны! — выкрикнула она на прощание, сгребла купюры и, гордо вскинув голову, вышла вон, хлопнув дверью.
Я осталась стоять посреди своего зала, под косыми взглядами немногих оставшихся посетителей. Кто-то брезгливо поставил чашку с недопитым кофе, кто-то поспешил к выходу.
Я чувствовала себя голой, униженной и раздавленной. Он не просто хотел меня разорить. Он хотел уничтожить то единственное, что у меня осталось, — моё имя и мою репутацию. И, судя по всему, он не собирался останавливаться.
Глава 10
Три отказа. Три звонка от заказчиков, которые вежливо, с извинениями, отменяли свои заказы. «Мы передумали», «У нас изменились планы», «Просто не успеем». Ложь. Я слышала её сквозь телефонную трубку — фальшивые, слащавые нотки в голосе, торопливые паузы.
Я слышала тот самый неприятный, липкий осадок, который оставляет после себя клевета, как запах гнилья. Репутация, которую я с таким трудом добивалась, трещала по швам. Один скандал в соцсетях — и вот уже всё рассыпается в пыль, и никто не хочет иметь с тобой дело.
Руки сами собой потянулись к мобильному. Не к рабочему, а к личному, тому, что лежал в кармане фартука, весь в следах муки и засохшего крема. Пальцы сами нашли его номер в списке контактов. «Игорь». Просто «Игорь». Без отчества,