Мне отчаянно нужен был его голос. Его низкий, уверенный тембр, способный разрулить любое дело. Его спокойная сила. Хотя бы на минуту. Хотя бы просто услышать, что я не одна в этой грязной, подлой войне, которую мне объявили исподтишка.
Я набрала номер, затаив дыхание. Каждый гудок отмерял секунды растущего отчаяния.
Наконец, щелчок.
— Олеся? — его голос прозвучал сдавленно, торопливо, отрывисто. На фоне слышались чужие голоса, шуршание бумаг, гул делового муравейника.
— Игорь, привет, — я попыталась вложить в эти два слова всю панику, надежду и мольбу.
— Слушай, я не могу сейчас. Срочное совещание, горит. Перезвоню позже.
Щелчок. Короткие, равнодушные гудки. Он сбросил. Даже не выслушал. Не дал договорить.
Я медленно, будто в замедленной съёмке, опустила телефон на липкую от глазури столешницу. Ощущение было таким, будто мне только что предложили опереться на стену, а в самый последний момент её убрали, и я рухнула в пустоту. Глухую, беззвучную, леденящую.
Вот и всё. У каждого своя жизнь, свои «срочные совещания», свои «горящие» дела. А у меня моя разваливающаяся на глазах «Сладкая история». И бороться с этим придётся одной. Всегда одной.
Слёзы снова подступили к горлу, горькие и беспомощные. Но я с силой сглотнула их, стиснув зубы до боли. Нет. Плакать уже не было ни сил, ни смысла, ни времени. Слёзы не вернут клиентов. Нужно было действовать. Шаг за шагом. Возводить новую стену, пока старая окончательно не рухнула.
«Реклама, — пронеслось в голове, единственная здравая мысль в этом сумасшедшем доме. — Нужно агрессивно, громко заявить о себе. Создать такой шум, чтобы перекрыть этот грязный, вонючий поток клеветы».
Я открыла ноутбук, на экране которого застыла красивая картинка с одним из моих тортов, и начала лихорадочно, почти с отчаянием, искать рекламные агентства. Выбирала не по отзывам, а по скорости ответа и громким обещаниям. «Быстрый результат за разумные деньги!», «Вернём поток клиентов за 24 часа!».
Нашла. Написала им. Описывала ситуацию, скупым, деловым языком, не вдаваясь в детали и опуская всю ту боль и унижение. Мне не нужна была жалость. Мне нужен был поток новых, чистых клиентов, которые не слышали о вчерашнем скандале, не видели этого спектакля.
Пока переписывалась с менеджером, пытаясь втиснуть свою трагедию в сухие строки технического задания, дверь кондитерской открылась, звякнув колокольчиком. Я даже не обернулась, решив, что это курьер или запоздалый покупатель, решивший забрать свой заказ.
— Олеся.
Я вздрогнула, обернувшись. Этот голос. Он врезался в тишину. Я медленно, преодолевая онемение, повернулась на табурете.
В дверях, залитый светом уличного фонаря, стоял он. Игорь. Без пальто, в рабочей форме, которая делала его ещё солиднее. Галстук был ослаблен, волосы слегка растрёпаны, а на его обычно непроницаемом лице застыла смесь глубокой усталости и неподдельного, острого беспокойства.
Он сделал шаг внутрь, и дверь сама медленно закрылась за его спиной.
— Я только освободился. Суд затянулся, нельзя было уйти. Когда ты позвонила, я услышал в твоём голосе тревогу. И вот примчался, как только смог.
Он подошёл ближе, к стойке, за которой я сидела. Его цепкий взгляд скользнул по моему лицу, задержался на, вероятно, красных от сдержанных слёз глазах, и он, кажется, всё понял без единого слова.
— Что на этот раз? — спросил он тихо.
И всё. Вся решимость «бороться одной», все клятвы самой себе рухнули, как карточный домик от дуновения ветра. Слёзы, которые я так старательно сдерживала, хлынули ручьем, горячими, неконтролируемыми потоками. Я, рыдая, захлёбываясь словами, выпалила ему всё.
Он слушал, не перебивая, не делая попыток меня утешить. Просто слушал, и его лицо постепенно становилось каменной маской следователя, в чьи руки попала улика. Только в уголках его сжатых губ залегла тонкая, опасная складка.
— Хорошо, — сказал он, когда я наконец замолчала, исчерпав запас слов и слёз, опустошённая. — Успокойся. Я разберусь.
— Как? — выдохнула я, беспомощно вытирая лицо тыльной стороной ладони, оставляя на коже размазанные следы туши. — Репутацию не вернёшь. Люди верят тому, что видят, а видят они яркую картинку с «гнилым» тортом и истеричной хозяйкой. Правда никого не интересует!
— Есть способы, — его голос был твёрдым, обезличенным, прокурорским. В нём не осталось и тени той теплоты, что была здесь минуту назад. — Но сейчас мне нужно в прокуратуру. Горят сроки по одному делу. Ты будешь тут?
Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Он наклонился через стойку, быстрым, почти невесомым движением коснулся губами моего лба. Его прикосновение было прохладным и мимолетным.
— Держись. Я позвоню.
И он развернулся и ушёл. Так же стремительно, как и появился. Оставив после себя запах дорогого парфюма, смешанный с лёгким ароматом кожи и автомобильного салона, призрачное тепло и горьковатое, знакомое послевкусие бессилия.
«Я разберусь». Звучало красиво, по-мужски. Но я почти не надеялась. Что он может сделать? Приказать людям забыть о плохих отзывах? Арестовать слухи?
Я дописала письмо в агентство, отправила его, и с чувством обречённости, с тоской принялась за уборку. Тщательно, до блеска отмывала поверхности, складывала инструменты, протирала полки.
Может, это последние дни моей «Сладкой истории»? Может, скоро здесь будет очередной кофейный автомат или салон сотовой связи?
Но вскоре со мной связались из агентства, уточнили бюджет, на который я рассчитываю и предложили несколько вариантов раскрутки: несколько статей в популярных пабликах, пару акций для потенциальных покупателей с дегустацией в крупных торговых центрах и ещё несколько заманчивых идей.
Всё это стоило немалых денег, но теперь главным было вернуть свое «доброе имя».
Закончив обсуждение с агентством и попрощавшись с уходящими сотрудниками, я уже собиралась гасить свет и закрывать ставни, как дверь снова распахнулась, впуская порыв холодного ночного воздуха.
На пороге, запыхавшаяся, с заплаканными, распухшими глазами и растрёпанной прической, стояла та самая Светлана. Та самая, что устроила этот цирк.
— Олеся! — её голос сорвался на визгливый, истеричный вопль. — Простите меня! Ради Бога, простите!
Она сделала шаг ко мне, и мне показалось, что её ноги вот-вот подкосятся, и она рухнет на колени прямо на пороге.
— Убирайтесь, — холодно, без единой нотки эмоций, сказала я. У меня не осталось для неё ни страха, ни злости, ни даже презрения. Одна лишь всепоглощающая усталость.
— Нет, послушайте! Я уже всё исправила! Пока ехала сюда, написала во все группы, во